Ястребиная бухта, или Приключения Вероники - [38]

Не пойти, никуда. На секунду она даже поверила — сейчас получится, не может не сбыться такое яростное желание. Но машина ехала, ревя и иногда встряхиваясь на колдобинах, как собака, что вышла из воды. И нужно было отказаться от желания все переиграть. Нужно было жить.

Дальше. Ее затошнило от того, что подошло совсем близко. Бесстрастный калькулятор внутри защелкал, показывая варианты, отвергая их и показывая другие, и после — то, что будет после. Ника и не поверила бы, что внутренний счетчик может вывалить на нее такую гору отчаяния и безнадежности. «Я не соглашусь, ни за что. И он меня изобьет. Или убьет и выкинет в поле» Мозг, почему-то смеясь, показал маму в черном платке и бледного Женечку. Даже серая могильная плита мелькнула, издеваясь картинкой и надписью. «Я вытерплю. Никто не узнает. Буду жить дальше. Жить. И никто не узнает» Но перед лицом встали глаза Фотия, его улыбка, он только ей так улыбался, и всякий раз у Ники щемило сердце, потому что — такой большой и суровый, и вдруг себя ей — как на ладони, целиком. А она будет улыбаться в ответ, лгать глазами и руками. Пока, наконец, не явится в бухту Токай — стереть с лица Фотия улыбку для Ники. «Он не посмеет. Сказал — я особенная» И без всяких картинок вселенная захохотала ей в лицо, издеваясь. А мотор все рычал, билась музыка в салоне, мелькала обочина, укрытая нетронутым снегом. Потом, плавно притормаживая, машина встала. В салоне включился свет. Ника закрыла глаза, вжимаясь в сиденье и готовясь — а пусть оно придет само, главное решение. Если придет.

— Тут гаражи лодочные, — сказал Токай, звякая ключами, — у меня тут дачка. Пойдем, что ли?

Ника с тоской подумала о дурацких каблуках. И о снеге, накрывающем разбитые проселки. Посмотрела на спокойное красивое лицо с темными бровями вразлет, с небольшими аккуратными усами над полной верхней губой. И сказала с тоской:

— Да не пойду я, Макс. Зачем я тебе?

— Так прямо и не пойдешь? — удивлялся он весело и как-то вкусно, и со злобой Ника подумала — нравится ему это, играть, как с мышью.

Наслаждается, скотина.

— Не. Отвези обратно. Или выпусти.

— Полчаса ехали, ау! К утру дошкандыбаешь только. Она молчала. Токай сидел, навалившись на спинку кресла, согнув кожаный локоть, оглядывал ее с интересом. Весело и рвано играла музыка за спиной Ники.

— Ладно, — вдруг согласился Токай, — не хочешь, иди. Отпускаю. Нажал на что-то и замок на двери щелкнул. Ника непослушными пальцами повернула ручку, впуская в приоткрытую дверь острый сквознячок. Токай, по-прежнему вполоборота вися на спинке, с интересом смотрел, не шевелясь и не пытаясь выйти из машины. Дверь распахнулась, и Ника выскочила, утопая в снегу по щиколотку.

Машинально хлопнула дверцей. Пошла, лихорадочно осматривая белые сплошные стены с врезанными в них темными железными воротцами. Потом побежала, оступаясь и падая на колено, с ужасом прислушиваясь — не хлопнет ли его дверь, не раздастся ли угрожающий крик. Темная дорога была пуста, слабо светила под луной нетронутой белой поверхностью.

Сумочка суетливо билась о бок куртки. Капюшон свалился и ветер, пахнущий морем, задергал волосы, путая и кидая в лицо. Вдалеке замаячил угол белой стены, там, за ним шумнули ночные волны. Добежать и свернуть. Там причалы, крылечки, входы. Залезть под сваю куда, спрятаться… переждать. За спиной уютно заурчала машина. Ника побежала быстрее и упала, возя руками по грубой разбитой колее и набирая в рукава снег. Села, отбрасывая на дорогу длинную скомканную тень.

— Садись, — сказал Токай, повышая голос, чтоб услышала за шумом мотора, — не трону. Да садись, говорю. Обещаю.

Вышел и, нагибаясь, поднял ее за рукав, как куклу. Засмеялся, когда она вырвалась, отступая, покачнулась, взмахивая руками.

— Вот упрямая. Я ж пообещал. Садись, поговорить надо. Через полчаса высажу тебя. Дом пять подъезд шесть. Он пошел к машине и снова сел, свесив длинную ногу на снег.

Положил руки на баранку. Ника стояла, облизывая пересохшие губы. С тоской оглянулась на безмолвные гаражи, от которых ей пешком на каблуках — несколько часов. И медленно подошла к машине, встала рядом с открытой дверцей.

— Поклянись.

— Чего? Да не трону. Обижаешь. Сюда иди, вперед. Она снова села, на этот раз впереди. Токай подождал, когда закроет дверцу, хлопнул своей, устраивая ноги на педалях. И плавно, аккуратно поведя машину до угла, развернулся. Ехал, искоса поглядывая, как она сидит, сжимая руки на коленях.

— Расслабься, — посоветовал. И откидываясь, ведя машину медленно, добавил:

— Удивляешь. Думал, плакать начнешь, просить. А после все равно дашь. Если уж начала просить и плакать, то после взять — плевое дело. Поверь. Веришь?

Она молча кивнула. Токай промурлыкал, подпевая, и сделал музыку потише.

— Я люблю женщин. И они меня любят. Секс не проблема, да хоть жопой ешь его сейчас. Извини. Много давалок развелось. Да еще дуры — главная мечта — валютной проституткой заделаться. Раньше, значит, балеринами мечтали, а сейчас — давалками. И каждая хвалится, чего выучила, какие позы, да как умеет страстно пилиться. То так, то эдак. Так что с девочками чаще тоска, Вероника. А вот с семейными молодыми барышнями, да если мужа любит, вот классно. Чисто «Дама с собачкой». Страсти такие, смотришь в глазки и понимаешь — ей самой ничего уже слаще тайной измены нет. Много теряешь, Вероника, если не пробовала. Поверь.