Ястребиная бухта, или Приключения Вероники - [16]

— Пойдем, перекурим. Ника покорно пошла, клянясь себе, что никаких вопросов задавать не будет. На крыльце, под низким и черным звездным небом Ласочка, затягиваясь сигаретой, сказала ей:

— Не дергайся. Ничего не было. Ну, пару раз на пляже потрепались, в Низовом, да в баре он мне коктейль покупал.

— Когда? — глухо спросила Ника, следя, чтоб сигарета не дергалась в дрожащих пальцах.

— А я помню. Когда? Ну, летом. В июле кажется. Я тогда с Токаем поругалась. Приехала одна, скучала. А тут смотрю, та-акой седой мачо, весь в мускулах. Думала закадрить. Она выжидательно замолчала. Ника упорно молчала тоже, в красных кругах перед глазами плыли картинки яркого лета, бар под камышовыми зонтиками, раздетая Ласочка, восхищенный взгляд Фотия. Высокие стаканы с цветной веселящей смесью.

— Не боись, он мне тогда нафиг не сдался, раскрутила на выпивку и ушла с Беляшом. Ну? Успокоилась? «А если б сдался, то…» гудели в голове язвительной медью слова, подписями к воображаемым картинкам. Ника зажмурилась, чтоб стало больно векам. Кашлянула, боясь говорить, вдруг голос пискнет и сорвется.

— И, вообще, ты мне нравишься больше, чем эти твои тарзаны, — великодушно закончила Ласочка, — пойдем, я замерзла. Ну? Никиша, ну? Она внезапно оказалась совсем рядом, прижалась щекой к Никиному лицу, обхватила руками ее плечи, притискивая грудь к своей. И отстранила закаменевшую Нику сама, тихонько смеясь.

— Представляю, как вы с ним. Наверное, сла-а-адко, а?

Ночью Ника не дала Фотию ничего рассказать, любила его так отчаянно, падая в такую темную бездну, что он сжимал губы, одновременно кладя жесткую ладонь ей на раскрытый рот. Отдергивал, наваливаясь, а она, не отводя глаз от еле видного лица, думала огромными буквами, стараясь успокоить себя — ЛА-СОЧ-КА. И снова кидала горячее тело навстречу, вклещиваясь ногами в его поясницу, шептала:

— Фо-тий… Потом он курил, и в приоткрытую форточку пролезал острый зябкий сквозняк, закручивал зыбкую ленточку дыма. Медленно рассказывал.

— Она меня окликнула, когда шел, по прибою. Попросила сигарету. Я дал. Прикурить, зажигалку. Чиркает, меня взяла за руку, мол, подождите. И пока держала, спрашивала, а вы тут что, а как, а как зовут, а меня вот Олеся, а еще Ласочка. Я подождал, забрал зажигалку и ушел. Через пару дней встретила в магазине. Кинулась, как к сто лет знакомому. А поедем кататься! Я говорю, дела у меня. Извинился.

А назавтра, когда я ребят отвозил в Багрово, еду, смотрю, идет одна, по проселку, босоножки тащит в руке. Замахала. Я подвез, попросила купить минералки. Вот тут говорит, в баре, бутылку. Вылезла и сразу за столик. Села, рукой подперлась и плачет. Я купил ей там какой-то мартини, чего попросила. Выслушал, какие-то личные страсти, кто-то там ее бросил. На часы посмотрел, извинился и уехал.

— Подвез, значит, — мрачно сказала Ника, прогоняя из головы очередную картинку.

— Ника… Он затушил сигарету и, встав, закрыл форточку, улегся снова, заскрипев пружинами. Повернулся и обнял ее, как в первый раз, руками и ногами.

— Или мы верим другу другу или нет, понимаешь? Я согласен только так.

— А если я не согласна так? В маленькой спальне повисло молчание. И Ника, накрытая ужасом от того, что сейчас может развалиться и, поди потом склей, поспешно сказала шепотом:

— Я согласна. Он кивнул, бодая ее головой в плечо. Подышал и вдруг спросил:

— Ну, а сама-то расскажешь, как по правде ночь прошла?

— Э-э… — Ника смешалась. Осторожно выбралась из его рук, легла навзничь, глядя в лунный потолок. И краснея, вполголоса рассказала о сауне и ночном визите Ласочки в ее постель.

— Ну, такая, она знаешь, как звереныш, что заблудился в лесу, — закончила, с беспокойством слушая, как Фотий рядом молчит, совершенно неподвижный, — ты заснул там? Эй?

— Бля, — тяжело сказал Фотий и резко сел, откидывая одеяло. Ника дернулась, поспешно отползая к стене.

— Сука, бля, вот же…

— Ты чего?

— Я? Чего я? — повернулся, и Ника отгородилась одеялом, блестя над ним испуганными глазами. Фотий нагнулся к ней, кулаки скомкали простыню, скручивая ее узлами. И переведя дыхание, отпустил, снова лег, скрещивая на груди руки. Ника медленно опустила одеяло, глядя, как мерно поднимается его грудь, и блестят глаза.

— Ого!

— Что?

— Ничего. Ты сказал ого, и я говорю ого. А если бы вместо нее — мужик какой? Какой-нибудь там Токай?

— Убил бы, — согласился Фотий.

— Господи, да что ж мы собрались два убивца, — расстроилась Ника, — прям наперегонки, кто первый. И Пашка, значит, будет носить тебе передачи.

— Будет, — мрачно посулил Фотий, — вырос уже, справится. Иди ко мне. Иди, иди сюда, моя Вероника-Ника. И никогда меня…

— Не буду. Не буду я тебя обманывать, я тебя боюсь.

Глава 4

Среди ночи Нике приснилось, что они с Ласочкой сидят за столиком в каком-то до безобразия шикарном ресторане, смеются, поглядывая по сторонам. По голой спине, обрамленной тонким шелком вечернего платья, ползают мужские взгляды, как толстые ленивые мухи. Щекотно и немного противно, но — приятно. Ласочка поднимает бокал, колышется вязкая темная жидкость, пахнущая горячей степной травой и перебродившим черным виноградом. Щурит серые глаза и, поводя белыми антеннами усов, морщит розовый носик, а ушки треугольно сторожат шум и далекий смех. Рука с алым маникюром превращается в маленькую лапку, но коготки, обхватившие стеклянную ножку, остаются угрожающе красными, будто они в крови. Ника с щекочущим отвращением опускает глаза и пытается зажмуриться, боясь посмотреть на свою руку. Вдруг и она превращается в зверя, вдруг, ответно салютуя бокалом, она соглашается на это. Но глаза не желают закрываться, рука поднимается все ближе к линии взгляда. И такой ужас скорого неумолимого будущего заполняет ее сердце, что она сжимается, подтягивая колени, и просыпается, чувствуя, как под стиснутыми кулаками грохочет сердце. В теплой маленькой спальне тихо, только мерно дышит спящий рядом Фотий. Ника лежит, наслаждаясь тем, как невероятное облегчение замещает ужас, выталкивая его из просыпающегося сознания. Но что-то мешает, что-то еле слышное, тихое. Чего не должно быть. Что-то из сна… Еще не проснувшись до конца, она медленно разжимает кулаки, поднимает руки в темный воздух полный рассеянного света. — Человеческие руки. Никаких когтей. Пальцы с коротко остриженными ногтями. Еле слышно выдыхает. Но помеха не уходит. Приподняв голову над подушкой, Ника чутко вслушивается в тихие звуки, что казалось ей — вынулись из сна, протащились шелковой лентой, зацепившись, и должны бы растаять, но вот она не спит, а они продолжаются. Продолжаются? …Тихий говор. Смех. Тишина, наполненная тонким ночным ветром, что тянется за двойными стеклами. И снова тихие голоса. Хмурясь, Ника осторожно села и отодвинулась от Фотия, чтоб не разбудить. Но слишком далеко, плохо слышно. Может быть, в кухне?