«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в. - [79]

Что же касается сабель, то здесь стоит отметить, что, как и в случае с бердышами, в нашем распоряжении совсем немного сабель, которые четко и недвусмысленно датируются именно XVI и началом XVII в., и то, как правило, это статусное оружие, богато украшенное и дорогое. Позволить себе такое оружие рядовой стрелец, конечно, же не мог. Однако и полагать, что вооружение стрельцов топорами было связано с тем, что на протяжении большей части XVI в. сабли стоили дорого, как это следует из контекста раздела о саблях классической статьи М.М. Денисовой[533], на наш взгляд, не стоит.

Конечно, импортная сабля или «полоса» (собственно клинок), отделанные русским мастером, стоили порой весьма и весьма недешево (одна из кызылбашских, т. е. иранского происхождения, сабель Михайлы Татищева была оценена в 50 рублей). Однако наряду с такими буквально драгоценнейшими саблями, судя по актовым материалам, бытовало и немало совсем дешевых сабель разной работы и происхождения. У того же Михайлы Татищева в его домашнем арсенале находилось, кроме собственных дорогих импортных сабель, еще и 13 поплоше, «без наводу» (т. е. без украшений), оцененных 11 каждая по полуполтине, а еще — по 4 алтына за штуку[534]. Можно было найти саблю и подороже, но опять же, вполне доступную. Так, к примеру, в августе 1614 г. кирилло-белозерские старцы купили у некоего Лари Куликовского саблю ценою в 20 алтын, а в сентябре 1619 г. «самопал свитцкой, московское дело, да три сабли» из монастырской казны были проданы за 2 рубля и 28 алтын[535]. Можно привести и другой, не менее любопытный, факт. Булатная сабля, привезенная из Персии и предназначенная в дар царю Федору Иоанновичу, оценена была в 4–5 рублей (а булатная персидская полоса и вовсе в 3 рубля)[536]. Само собой, что если предназначенная в дар самому царю сабля была оценена в несколько рублей, то что тогда говорить про сабли «без наводу», да еще и «московской работы», изготовленные русскими мастерами? Каких-либо видимых препятствий, способных помешать покупке стрельцом сабли, простой ли или дорогой, не было. Другое дело, что, как уже было отмечено выше, вопрос о саблях никак не регламентировался, в отличие от пищалей. Все упиралось в желание и возможности самого стрельца, а русский рынок мог представить ему широкий выбор самых разнообразных сабель — от дорогих восточных («кизылбышских», «турских» и «черкасских») до «расхожих» «московского дела» на «литовский» или «угорский быков» или «немецких»[537].

Характерной чертой русских сабель того времени была их неоднородность, связанная, с одной стороны, с массовым импортом как готовых клинков, так и сабельных полос, с другой же — с освоением русскими мастерами производства сабель по ввезенным восточным или европейским образцам. Из-за того, что, как уже было отмечено выше, до наших дней дошло крайне мало сабель XVI в., трудно совершенно определенно сказать, какие именно клинки, восточного происхождения, северокавказского или же восточноевропейского, имели наибольшее хождение среди русских служилых людей того времени. Складывается впечатление, что вплоть до конца XVI в. среди дорогих сабель доминировали восточные (турецкие и персидские, возможно, крымские), а среди дешевых — «черкасские», т. е. имевшие происхождение с Северного Кавказа. С конца XVI в. начали постепенно распространяться сабли восточноевропейского происхождения — польского и венгерского. Эти сабли различались по конструктивным особенностям — так, «турские» имели небольшую елмань (обоюдоострое расширение в противоположной от рукояти части клинка), тогда как «польские» обладали более крупной и выраженной елманью. А вот «черкасские» сабли елмани не имели. При этом, как отмечал отечественный исследователь В.С. Курмановский, «возможно, единственной особенностью, объединяющей большинство клинков, изготовленных в России, являются их сравнительно крупные размеры, в первую очередь длина». Связано это было, по его мнению, в том числе и с иным способом применения сабли — в России «основным назначением сабли могла быть сокрушительная рубка, для чего был нужен более крупный и массивный клинок»[538].

В заключение этого раздела еще раз подчеркнем — по нашему мнению, какой-либо детальной регламентации и «стандартизации» оборонительного вооружения стрельцов во 2-й половине XVI — начале XVII в. не было. Оборонительное оружие, судя по всему, покупалось стрельцами за свой счет или выдавалось за счет казны из местных арсеналов по ситуации, отсюда, видимо, и наблюдаемый разнобой в свидетельствах современников относительного того, чем же, помимо пищали, были вооружены стрельцы. Вместе с тем определенная тенденции все же, на наш взгляд, может быть выделена. Если топор изначально, судя по всему, входил в набор оборонительного вооружения стрельца (причем на первых порах это мог быть «универсальный» топор, который мог использоваться и как оружие, и как шанцевый инструмент), то сабля на вооружении стрельцов появляется позднее. Вероятно, раньше всего она появляется в элитных, «выборных из выборных» столичных стрелецких приказах, тогда как городовые провинциальные стрельцы были вооружены попроще и дольше держались традиции, унаследованной от пищальников. В целом же в начале XVII в. формируется классический комплект стрелецкого оборонительного вооружения из сабли и боевого топора, который позднее был заменен на бердыш. При этом были возможны и всякого рода эксперименты с «довооружением» стрельцов древковым оружием (теми же рогатинами), которые носили временный, обусловленный требованиями конкретного момента, характер.