«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в. - [77]
Намного больший интерес вызывают топоры 2-й группы (VI, который, судя по находкам, имел ограниченное хождение и по времени, и по территории[517] и, если применялся, то пищальниками Северо-Запада, и VII). «Это крупные широколопастные (выделено нами. — В.П.) топоры, — отмечал О.В. Двуреченский в своем исследовании, — аналоги бердыша (выделено нами. — В.П.), которые изготовлялись преимущественно не как оружие наступления, каковым являлся всегда кавалерийский топор, а как преимущественно оружие защиты у стрельцов и иных воинов при «осадном сидении», защищающих гуляй-город, крепость, или у защищаемой огневой позиции во время полевого сражения»[518].
Характеризуя топоры VII типа, исследователь писал, что они «представляют собой широколопастные секиры с намеченной или ярко выраженной бородкой» с лезвием длиной 130–170 мм при ширине 210–250 мм и топорищем от полуметра до более чем метра (1200 мм) у сохранившихся экземпляров. «Перед нами типичное оружие пешего воина на длинной рукояти, аналогичное бердышу по функциональному назначению (выделено нами. — В.П.)…», — подытожил свои наблюдения О.В. Двуреченский[519]. Логично было бы предположить, что именно такие топоры на длинном древке, которые стрельцы носили за спиной (поскольку руки были заняты ручницей и фитилем), и наблюдал Дж. Флетчер, оставивший нам свое ставшее классическим описание московского стрельца.
Стоит заметить, правда, что, по мнению О.В. Двуреченского, подобного рода топоры, вероятно, появились в конце XVI в. (и записки Флетчера также относятся ко 2-й половине 80-х гг. XVI в.). Следовательно, с одной стороны, их появление можно увязать с событиями Баториевой (или Московской) войны 1579–1582 гг., когда русские рати сражались с войском Речи Посполитой, и основным видом боевых действий в ходе этой войны были как раз осады и оборона крепостей русского Северо-Запада от попыток королевской армии взять их (и подобные топоры связываются в первую очередь с Северо-Западом[520]).
С другой же стороны, если подобного рода топоры-секиры, которые со временем эволюционировали в бердыши, появляются в 80-х гг. XVI в., то в предшествовавшие десятилетия на вооружении стрельцов могли оказаться «универсальные» топоры II типа. Эти топоры могли применяться и как оружие, и (на наш взгляд, преимущественно) как шанцевый инструмент (а хотя бы и для быстрого возведения засек и иных подобного рода полевых фортификаций — как в случае со сражением при Судьбищах летом 1555 г., когда терпящие поражение русские дети боярские, их послужильцы и стрельцы «осеклись» в перелеске и сумели отбиться от настойчивых атак крымцев[521]). Подобного рода топоры, согласно приводимым О.В. Двуреченским данным, весьма нередки и составляют примерно 24 % от общего числа проанализированных находок (тогда как самые распространенные чисто рабочие топоры IV типа–47,5 %, прочие — в пределах нескольких процентов)[522]. И раз уж зашел разговор о шанцевом инструменте, то, очевидно, учитывая ту роль, которая отводилась стрельцам во время осад, им полагался неплохой набор всякого рода инструментов для земляных и иных фортификационных работ, без которых не проходила ни одна осада. «Овех с огненным стрелянием, — писал неизвестный русский книжник, сообщая о распоряжениях Ивана Грозного перед штурмом Казани, — овех с копии и мечи, овех с секиры, и с мотыки, и с лествицы, и багры, и со многоразличными хитростми градоемными»[523].
Возвращаясь к предположению о первоначальном бытовании у стрельцов «универсальных» топоров II типа, следует сказать, что в пользу этой версии косвенно «играет» и само происхождение стрельцов (о чем мы уже говорили раньше). Появление же секир стало ответом на необходимость усиления оборонительного вооружения стрельцов, и массивный тяжелый топор с полулунным лезвием на длинной рукояти оказался как нельзя более кстати. Смущает, правда, упоминание С. Немоевским темляка на древке стрелецкой секиры, но если толковать термин «темляк» в данном случае как «тесьма, перевязь для надевания орудия через плечо»[524], то тогда все встает на свои места — свидетельства Флетчера и Немоевского о способе ношения топора стрельца на перевязи за спиной полностью совпадают.
Теперь о бердышах. Происхождение бердыша и время его появления на Руси было и остается предметом жарких дискуссий. Изучение музейных коллекций мало что дает для точной датировки самых ранних образцов бердышей, самое раннее упоминание бердыша в актах датируется, как уже было отмечено выше, 1607 г., т. е. временами Смуты (упоминаемый А.Н. Кирпичниковым факт использования термина «бердышник» в Львовской летописи под 1468 г.[525], на наш взгляд, основан на недоразумении — в летописи речь идет об имени собственном, производном от имени Берды). О.В. Двуреченский в разделе своего сочинения, посвященном бердышам, писал о том, что «поляки и литовцы — участники похода Стефана Батория под Псков в 1581 г. — в своих записках отмечали преимущество стрелецкой пехоты, вооруженной бердышами»
