Якутскіе Разсказы. - [30]

— Послѣ меня останется «Отблескъ Льдовъ» — не сынъ мой, а другъ мой…

Тускнѣли лица родовичей Сельтичана и старикъ, глядя на нихъ, медлилъ.

Между тѣмъ народъ всё болѣе волновался; носились какіе-то странные, глухіе толки. Само собою случилось такъ, что родъ Сельтичана обособился. Къ нимъ никто не подходилъ, и разговоры умолкали при ихъ приближеніи; только Міорэ и еще нѣсколько юношей, не смущаясь, сновали съ таинственнымъ видомъ взадъ и впередъ среди вѣчующихъ. Вечеромъ люди разошлись, но волненіе не улеглось, а бурлило по отдѣльнымъ стойбищамъ, и долго тунгусы жгли огни въ палаткахъ и разговаривали вполголоса, вздрагивая всякій разъ, когда неожиданно являлся въ ихъ кругу кто-нибудь посторонній. Нѣкоторые молча точили клинки.

— Развѣ безъ происшествій умираетъ такой человѣкъ?!

На третій день явились всѣ въ полномъ вооруженіи. Многіе молодые воины захватили съ собою колья и, опираясь на нихъ, стояли внѣ круга. Совѣщаніе не было открыто, но надъ толпою носилось бурное жужжаніе страстныхъ, сдерживаемыхъ голосовъ. Глаза всѣхъ поминутно обращались на Сельтичана, который, особенно богато одѣтый, сидѣлъ въ кругу своихъ сородичей, одинъ только, среди тревожныхъ, совершенно спокойный и ясный.

— Неужели дозволимъ старику обмануть насъ?.. — шептали.

— Неужели дозволимъ старику обмануть насъ? — спрашивалъ князь, переходя отъ группы къ группѣ.

— А что? — отвѣтили ему въ одной, — думаешь, легче тебѣ будетъ завладѣть дочкой, когда старика не станетъ? Не думай — не отдастъ тебѣ ея никогда «Отблескъ Льдовъ»… Не забудетъ онъ тебѣ этого дѣла!..

— Какого дѣла?! Пусть подохнутъ всѣ мои олени, пусть проживу до конца на одномъ мѣстѣ, какъ русскій въ деревянномъ дому, если это правда!.. горячился князь. — Ольтунгаба не такой человѣкъ!..

— Ольтунгаба пьётъ водку!..

Обвиняемый, озадаченный, не нашелся сразу отвѣтить.

— Дураки! разразился онъ наконецъ и, поглаживая оба уха, побѣжалъ къ другимъ жаловаться. Всё это еще больше усилило толки. Наконецъ, они проникли въ родъ Сельтичана и достигли Міорэ.

— Отецъ — тебя обманываютъ!.. заговорилъ страстно юноша, подходя къ старику. — Ты умрешь, а между тѣмъ всё это дѣло князя: онъ подкупилъ Ольтунгаба! Онъ думаетъ, что если тебя не будетъ, не будетъ равнаго ему среди насъ… Отецъ, умоляю тебя, встань спокойный и уйди… Палатки наши убраны, юноши готовы, олени засѣдланы — не успѣютъ оглянуться, какъ исчезнемъ въ горахъ… А если и замѣтятъ, то развѣ мы не дѣти твои?!

По лицу Сельтичана прошла тѣнь.

— Пусть судятъ Ольтунгаба, пусть судятъ! заговорилъ онъ въ волненіи.

— Ольтунгаба!.. Ольтунгаба!.. подхватили многочисленные голоса родичей Сельтичана.

— Ольтунгаба, Ольтунгаба!.. кричали всюду.

Угрюмый, темный какъ мѣдь, сѣдой какъ лунь старикъ вошелъ, нехотя, въ крутъ.

— Правда, что ты бралъ отъ князя подарки?.. Что ты въ угоду ему обманулъ насъ?.. продолжали кричать.

— Постойте: пусть говоритъ одинъ. Развѣ не видите, что у меня ушей пара, не помѣщаетъ сотню голосовъ?..

— Пусть говоритъ одинъ! — согласились.

Выборный, самый почётный родоначальникъ самаго могущественнаго рода, сталъ производить допросъ:

— Бралъ подарки?

— Какъ мнѣ не брать: развѣ я не живу отъ добраго сердца? Развѣ не давалъ мнѣ ихъ не разъ и Сельтичанъ, и ты? И князь давалъ, но не просилъ ни о чемъ и я не обѣщалъ ему ничего… Развѣ не грѣхъ даже думать… Развѣ можно сказать подобное… Стыдно вамъ!.. Спросите людей…

Позвали свидѣтелей, вызвали князя, и всѣ они стали смиренной кучкой въ грозномъ кругу. Но опросы не выяснили ничего, кромѣ того, что Ольтунгаба посѣщалъ палатку князя наравнѣ съ другими и пользовался — «отъ его щедротъ». Князь клялся, божился, поглаживалъ оба уха заразъ обѣими руками и чрезвычайно охотно, и чрезвычайно пространно разсказывалъ о своемъ безкорыстіи, о своихъ заслугахъ, о своемъ заступничествѣ въ интересахъ племени передъ властями, о своихъ жертвахъ преимущественно въ дѣлѣ уплаты податей. Ольтунгаба презрительно и односложно огрызался.

— Ты не вѣришь мнѣ, Сельтичанъ, обратился онъ наконецъ къ старику. — Ты забылъ, какъ любилъ и училъ я тебя юношу? Какъ помогалъ въ невзгодахъ? Какъ нѣкогда повѣдалъ я тебѣ о дальнихъ земляхъ, о старинныхъ преданіяхъ?.. Развѣ я не былъ сверстникомъ твоего отца? Развѣ не былъ съ нимъ друженъ еще въ то время, когда ты ползалъ ребёнкомъ? Затѣмъ, когда ты выросъ, развѣ я не гордился тобою, а ты не одобрялъ моихъ совѣтовъ? Кто былъ первый среди насъ промышленникъ и боецъ? Кто былъ мудрый и осторожный въ рѣчахъ?!. Ты, Сельтичанъ, былъ всегда настоящимъ тунгусомъ — мы всѣ это знаемъ, а въ старину умирали развѣ худшіе? Клянусь тебѣ, старикъ, и тебѣ, весь народъ — я сказалъ сущую правду… Пусть лицо мое повернется на спину, пусть тѣло мое высохнетъ, какъ листъ табаку, пусть лопнутъ мои глаза и жилы станутъ слабы, какъ плохо ссученныя нитки, и… пусть рука моя горитъ, какъ горитъ сердце отъ обиды…

Тутъ Ольтунгаба рѣшительнымъ движеніемъ положилъ руку въ огонь костра. Пытка продолжалась мгновеніе. Всѣ вскочили, а Сельтичанъ, подойдя къ старику, оттолкнулъ его прочь

— Прости, Ольтунгаба, и вы простите, видѣвшіе… проговорилъ онъ взволнованно. — Грѣхъ думать нехорошо, уходя… А я уйду… я рѣшилъ, народъ мой… Я уйду приглашаемый… Развѣ не всё равно: я останусь — а вы уйдете?!. Гдѣ одно яйцо не гніётъ, а топчущій гусиныя перья развѣ не портитъ оружья? Какой человѣкъ безъ оленей — человѣкъ? Какой тунгусъ безъ тунгусовъ — тунгусъ? Я ухожу, но имя мое останется съ вами! — Вы оставайтесь!.. И пусть стада ваши умножатся… Пусть возмужаютъ дѣти ваши… Пусть палатокъ вашихъ не минуетъ веселіе… Пусть въ котлахъ вашихъ не переводится пища, въ натрускахъ порохъ, а въ сердцахъ добродѣтель!.. Я ухожу, но мысли мои ласковы, подобно лучамъ заходящаго солнца… Я ухожу… Прощай, народъ мой… Прощайте!