Якутскіе Разсказы. - [29]

— Непремѣнно, вижу, хотите съѣсть старика… не вытерпѣлъ юноша и, улучивъ минуту, сказалъ въ сердцахъ проходящему мимо Ольтунгаба. Тотъ съ удивленіемъ и гнѣвомъ взглянулъ на него.

— Ты молодъ и опромѣтчивъ…

— Ну, ладно — не бывать этому!.. отвѣтилъ охотникъ и, тряхнувъ головою, отошелъ въ сторону.

Этотъ короткій разговоръ не ускользнулъ отъ вниманія присутствующихъ и вызвалъ по закоулкамъ разнообразные толки и замѣчанія.

Между тѣмъ Сельтичанъ опятъ сталъ подъ конецъ пиршества привѣтливъ, какъ подобаетъ человѣку, угощающему другихъ, не считая убыли, отъ всего сердца.

Но, возвратившись къ себѣ въ палатку, онъ не скрывалъ заботы и задумчивый сидѣлъ передъ огнемъ, не замѣчая даже куска мяса, положеннаго передъ нимъ женою на ужинъ.

— Ѣшь, Сельтичанъ!.. Не грусти, господинъ нашъ: мы вѣрные рабы твои… — проговорила наконецъ та, трогая мужа за плечо.

Старикъ шутливо взглянулъ на семью, любовно и преданно глядящую на него, и улыбнулся. Поѣлъ онъ плотно и съ удовольствіемъ, потому что нѣтъ въ жизни происшествій, способныхъ, по мнѣнію тунгусовъ, лишить жирную оленину ея привлекательности.

Утромъ онъ проснулся раньше другихъ. Не разжигая потухшаго огня и чуть-ли не впервые съ тѣхъ поръ, какъ сталъ хозяиномъ, не тревожа спящихъ, онъ осторожно выползъ изъ палатки. Солнце не взошло еще надъ хребтами, но уже свѣтило надъ землею гдѣ-то тамъ за ними. Заря уже исчезла, сводъ неба уже былъ полонъ дневнаго сіянія, на горныхъ снѣгахъ мѣстами, среди нѣжныхъ голубыхъ тѣней впадинъ, обозначились уже тонкіе, золотистые прожилки блестящихъ граней. А между тѣмъ внизу, въ долинѣ, всё еще спало: спалъ лѣсъ, подернутый туманомъ, спали усталые люди, спали огни, чуть дымившіеся въ притихшихъ стойбищахъ, спали олени въ рощахъ, лежа на мхахъ и пережевывая вечернюю жвачку. Только рокотала рѣка да изрѣдка перекликались горныя куропатки, взлетая съ покрытыхъ росою ночевокъ на обсыхающія вершины лиственницъ.

Старикъ долго и внимательно осматривалъ знакомую долину. Вдругъ вздрогнулъ: вдали передъ одной изъ палатокъ тоже стоялъ человѣкъ и тоже, казалось, осматривалъ окрестности. Зоркій глазъ Сельтичана узналъ Ольтунгаба, а палатка принадлежала князю. Старикъ нахмурился и вошелъ въ домъ.

— Вставайте дѣти! Эй! Чунъ-Мэ: разводи огонь! Довольно вамъ спать въ день такой!

Всѣ поднялись и засуетились, охваченные тревогою. Старикъ съ наслажденіемъ наблюдалъ, какъ искони заведенный порядокъ распредѣлилъ безъ словъ между присутствующими занятія: женщины ставили на огонь чайники и котлы, выносили на дворъ постели, мужчины осматривали ремни и оружье, собираясь уйти въ лѣсъ провѣрять стада. Суета улеглась, когда подали чай. Чинно усѣлась семья кругомъ деревянной доски, употребляемой вмѣсто стола. Хозяинъ молчалъ и никто не смѣлъ говорить, но всѣ, не исключая старой Ніоренъ, волновались. Молодыя женщины и дѣвушки съ дикой тревогой посматривали на старика и присутствующихъ мужчинъ, Міорэ гнѣвно хмурился, а «Отблескъ Льдовъ» почтительно, но съ примѣсью любопытства, взглядывалъ на отца. Тотъ, напившись чаю, обстоятельно закусивши и выкуривъ трубку, сказалъ, наконецъ, младшему сыну:

— Иди, парень, по людямъ!..

Міорэ не двинулся съ мѣста.

— Слышишь!..

Только послѣ вторичнаго грознаго оклика юноша поднялся и сталъ застегивать свиту, но вмѣсто того, чтобъ выйти, онъ вдругъ повалился въ ноги отцу:

— Ты рѣшилъ…ты рѣшилъ!.. О, отецъ, не покидай насъ!.. Сородичи не согласны… Я вчера говорилъ съ юношами: пусть сдохнутъ всѣ наши олени, — мы жить будемъ промысломъ, говорятъ… А если ужъ такъ хотятъ непремѣнно, такъ… пусть зарѣжутъ жирнаго князя!..

— Ты глупъ, дитя мое!.. — улыбнулся старикъ. — Еще неизвѣстно, что сдѣлаю; я хочу увидѣть народъ… Иди, говорю тебѣ!

— Господинъ нашъ! зачѣмъ обманывать надеждами?..

— Не болтайте — я сказалъ!..

— Насъ тогда не отпустятъ — лучше уйдемъ тайкомъ!..

— Я сказалъ!.. — повторялъ упрямо старикъ.

— Отецъ, уйдемъ, уйдемъ отецъ!.. — просили, протягивая къ нему руки, но старикъ ударомъ ноги въ грудь отбросилъ отъ себя самаго назойливаго, Міорэ, и закричалъ:

— Проклятое вороньё — перестаньте клевать мое сердце!..

— Правильно, — согласился «Отблескъ Льдовъ», до сихъ поръ угрюмо молчавшій, — зачѣмъ, Міорэ, не слушаешь, когда отецъ приказываетъ?!

Парень, который какъ упалъ, такъ и лежалъ и плакалъ, молча поднялся и вышелъ изъ палатки.

Опять собрался на полянѣ у столба народъ. Собрались всѣ отъ мала до велика. Вооруженные, разодѣтые въ лучшія платья, разсѣлись кучками по родамъ, блистая на солнцѣ свѣтлыми украшеніями, щеголяя узорчатыми мѣховыми одеждами, отороченными длинной пушистой бахромой. Пировали — боролись, не подавая виду, зачѣмъ собрались. Родъ Сельтичана отличался среди прочихъ доброкачественностью оружья, богатствомъ нарядовъ, силой и ловкостью, гордымъ, независимымъ видомъ. Сидя немного впереди своихъ, старикъ зорко наблюдалъ за всѣмъ.

— Ослабѣлъ народъ, отощалъ… — говорилъ онъ по временамъ окружающимъ. — Таково-ли было колѣно Тумара? Гдѣ Леліель, неуступающіе въ доблести нашему роду? Гдѣ Нилькэнъ?..

— Когда ты уйдешь, и мы разсѣемся и ослабѣемъ, — отвѣчали ему сородичи.