Я — ярость - [172]

К ее большому удивлению, Патрисия тоже поднимается и ковыляет к ней — что с ней? Она ранена? Почему у нее такая горячая кожа? — и неловко заключает Челси в объятия, которые до этой минуты были самой естественной вещью на свете, а теперь вдруг стали жутко неудобными. Челси хочется перемотать этот момент назад, просто обнять дочек и ощутить прилив искренней любви и облегчения, но теперь ее чертова мать, как всегда, влезла в чужую историю, и Челси хочется попросить ее отвалить, но…

— Просто выживи, маленький кролик, — шепчет мать, и это звучит растерянно и грустно одновременно, и совсем не похоже на Патрисию.

Челси разрывает объятие и поверх белокурых голов своих дочерей видит Дэвида: он наблюдает за ними с пистолетом в руке и сверлит взглядом, полным отвращения и ненависти. А еще он перекрывает единственный выход из автобуса.

— Закончила? — усмехаясь, говорит он.

— Идите сядьте, — шепчет девочкам Челси. — Как можно дальше сзади… Элла.

Дочь вскидывает голову и кивает. В глазах у нее появляется новое пугающее понимание. Что бы ни пережила Элла за те недели, что прошли с отъезда Челси, это было достаточно отвратительно. Она слишком худая и пугливо дергается, как дикий зверь. Элла обнимает Бруклин и тянет ее в сторону дивана в глубине автобуса, прямо возле туалета.

— Но почему… — начинает Бруклин.

Дэвид направляет на них пистолет. На девочек.

— Сядь, блядь, и заткнись, хоть раз в жизни! — рычит он. Элла подхватывает сестру, сажает к себе на колени и шепчет.

— Тише, Бруки. Все будет хорошо.

Патрисия, оставшись стоять в одиночестве, ковыляет до ближайшего дивана и падает на него, слегка заваливаясь. Она нездорова, но Ярость тут явно ни при чем, как и ковид. Но со всем этим можно разобраться попозже, если, конечно, это самое «попозже» настанет.

Теперь на ногах остались только Челси и Дэвид. Она все еще в костюме Девицы из Флориды, на глазах чернеет тушь, а халат расстегнут. По крайней мере, сегодня ее одели в футболку, а не в обтягивающую майку с глубоким декольте. На Дэвиде — рубашка с Девицей из Флориды, свисающая так сильно, что она пялится в собственное лицо. Он потерял в весе, но менее опасным не стал — в конце концов, у него пистолет. Старая Челси съежилась бы, склонилась перед ним и спросила, все ли у него в порядке, что ему нужно. Старая Челси сделала бы вид, что ей не все равно.

Но та Челси канула в Лету.

— Чего ты хочешь? — ровным голосом спрашивает она.

Он фыркает и качает головой, будто она маленький ребенок, который упорно продолжает писать букву «Е» задом наперед.

— Чего я хочу? Издеваешься? Я хочу повернуть время вспять на три месяца и забыть, каково это — гадить в общественном туалете в окружении преступников, после того как сожрал просрочку, купленную на бюджетные деньги. Хочу, чтоб моя жена не предавала меня, не разрушала нашу жизнь и семью.

Как мелодраматично.

Разумеется, как обычно, все только про него.

— Этого я не могу изменить, Дэвид. Я спрашиваю, чего ты хочешь прямо сейчас. Что тебе нужно, чтоб ты оставил нас в покое?

Глаза у Дэвида вылезают из орбит.

— Оставить тебя в покое?! — Он брызжет слюной и угрожающе надвигается сверху, направив ей в голову пистолет, как в плохих фильмах про бандитов из девяностых. — Сука, я не хочу оставлять тебя в покое! Я хочу, чтоб ты, блядь, извинилась!

Она оглядывается на девочек, чтоб напомнить ему, что надо бы следить за речью. Бруклин сидит на коленях у Эллы, и глаза у нее большие, как у диснеевской принцессы (к которым она себя и причисляет). Через затемненные окна автобуса Челси не видит ничего утешительного или полезного: никто не идет сюда, даже охранник скрылся из виду. И Индиго на переднем сиденье нет.

— Ищешь помощи? Не повезло тебе, — он ухмыляется. — Я запер девчонку в ванной без телефона.

Когда он улыбается…

Боже, Челси все еще пробивает дрожь от этой улыбки.

Подумать только, это… эта часть… она всегда была внутри Дэвида, а Челси так спокойно пригласила его в свою жизнь. Было ужасно думать о том, как она понемногу отказывалась от всего ради него, но Челси никогда не считала, что под маской требовательности, жестокости, грубости скрывается такое чудовище. Она-то считала Дэвида просто черствым, эгоцентричным, равнодушным. В лучшем случае — эмоционально отстраненным, в худшем — откровенно самовлюбленным.

Теперь оказывается, что он хладнокровный психопат.

Что ж, это многое меняет.

Слезы, мольбы, эмоции — не помогут.

Потому что если мужчина наставляет заряженный пистолет на своих собственных детей, то его уже невозможно переубедить.

Сознание Челси истончается, будто она животное, попавшее в загон и пытающееся выбраться оттуда. Все ее внимание приковано к Дэвиду.

— Итак, — говорит он, как будто готовясь произнести речь в духе злодея (наверное, для него это воспринимается как монолог героя). — Я собираюсь убрать это, чтоб мы могли просто поговорить.

То, как он выделяет последние слова, подразумевает, что Челси не должна вести разговоров, а просто добавлять «да, Дэвид» и «прости, Дэвид», когда это будет уместно. Он с самодовольной, идиотской ухмылкой поднимает пистолет, а потом кладет его на стойку, к которой прислоняется, — никому из женщин туда не дотянуться.