Я — ярость - [173]

— Я думаю, что… — начинает он.

Но Челси услышала уже достаточно.

Она бросается на него.

56.

Элла смотрит, застыв как статуя, и так сильно сжимает руки Бруклин, что та, наверное, взвизгнула бы, если бы все их внимание не было приковано к происходящему. Их отец явно сошел с ума, и если мама не будет осторожна, то погубит их всех.

Потому что ясно одно: мама сильно изменилась.

Она больше не ведет себя кротко и смирно в присутствии отца, не горбится и не пытается извиняться. Она уже не та женщина, которая пыталась сделать себя меньше.

Мама выглядит… скучающей.

Не впечатленной.

Как змея, которая готовится нанести удар.

Бедро приподнято, руки расслаблены и открыты, и она просто смотрит, как папа с важным видом расхаживает по автобусу. Каждый раз, когда пистолет направляется в их сторону, Элла прижимает к себе Бруклин и обвивается вокруг нее. Ей совсем не хочется умирать, но это инстинкт: защитить сестру несмотря ни на что.

Если отец направит пистолет на Бруклин, маленькую пятилетнюю девочку, которую уж точно ни в чем нельзя обвинить, — им конец. И Элла уже знает, что он не прочь причинить боль ей, старшей, непокорной, угрюмой и более раздражающей сестре. Он уже делал это раньше, и тогда Элла видела в его глазах… желание.

Он хочет заткнуть ее и сейчас вполне способен сделать это.

Войдя в автобус, он не бросился к дочерям. Он продемонстрировал пистолет девушке на переднем сиденье, потом разбил ее телефон и затолкал в ванную, пообещав пристрелить, если она издаст хоть один звук. А потом, все еще держа пистолет в руке, он посмотрел на Эллу.

«Не смей мне мешать», — сказал он ей. Не бабушке и Бруклин — именно ей. Как будто это работа Эллы — следить, чтоб никто не прервал его… что бы это ни было. Монолог, надо полагать.

Забавно, как бежит время, когда кто-то раздумывает, не убить ли ему тебя.

Время растягивается, а мир замедляется. И она застывает только потому, что не в силах пошевелиться.

Не может сбежать.

Не может отобрать у него пистолет.

Все, что она может, — беспомощно наблюдать, как мама ясно дает понять, что угрозы отца ее утомляют.

Он угрожает убить их всех.

«Ну же! — мысленно вопит Элла. — Извинись! Сделай так, чтоб он остановился!»

Но мама не извиняется, не пытается успокоить его или задобрить, не умоляет папу отпустить девочек, не обещает вести себя хорошо. Она разговаривает таким тоном, который Элле никогда не позволяли. Элла ощущает, как у нее внутри медленно, но неуклонно копится ярость, будто разгорается огонь в духовке.

Как посмела мама выбрать именно этот момент, чтоб бросить ему вызов?

У нее было столько шансов сказать ему нет, она могла просто уйти от него — так почему именно сейчас?

Наконец, папа опускает пистолет, и Бруклин обвисает в руках у Эллы, как марионетка, которой перерезали нитки. Элла испытывает небольшое облегчение, но слишком хорошо понимает, что папе стоит лишь потянуться — и пистолет снова окажется в его руках. К тому же у него на поясе нож. Это просто уловка, не более.

Как всегда, очередная уловка.

Он начинает говорить, и, может быть, — может! — он предложит им выход, слегка приоткроет дверь, и пробившийся свет рассеет кромешный ужас.

Потому что должен ведь существовать какой-то выход из этого положения.

Должен!

А потом ни с того ни с сего ее чертова бестолковая мать набрасывается на отца, как полная идиотка.

Беззвучно. Ни малейшего намека о том, что сейчас произойдет. Папа замолкает на полуслове, и мама хватает его за ноги, опрокидывая навзничь. Он падает в проход между койками, дребезжат занавески, отец пытается схватиться за чей-то пакет с продуктами. Голова с глухим стуком бьется о пол, он теряет ориентацию, и мама седлает его, фиксируя его руки ногами.

— Челси тебе лучше… — рычит он.

Мама хватает что-то с нижней койки, и…

О господи.

Господи.

Она целит в голову, обрушивая на его лоб нечто розоватое. Держит предмет двумя руками и колотит со всей силы, снова и снова — теперь Элле удается разглядеть, чем именно.

Это ящик с косметикой.

Гребаный ящик с косметикой.

Розовый пластик, скругленные края, и вот теперь — кровавые подтеки.

Бум! Бум! Бум!

Мать ничего не говорит и вообще не издает ни звука.

В автобусе стоит полная тишина, если не считать хруста пластика, который впечатывается в голову отца. Его голова отскакивает от коврового покрытия. Точно так же было в тот раз с двумя мальчиками в школе, когда у Томаса начался приступ Ярости прямо в кафетерии, — но никто не бежит, чтобы остановить это.

— Что происходит? — глухо спрашивает Бруклин.

Пока Элла смотрела, не в силах оторвать взгляд, на этот ужас, ее тело благоразумно прижало Бруклин к боку. Руками она обхватила голову сестры поверх тиары, чтоб та не могла видеть, что происходит.

Элла переводит взгляд на бабушку. Та смотрит на происходящий кошмар как на скучное телешоу: глаза у нее остекленевшие, взгляд плывет, а гладкая загорелая кожа неприятно порозовела.

Высокая температура, сказала она.

Элла качает головой. Нет, это уже чересчур.

Она оглядывается на маму с папой.

Это не… Она…

Не может… его…

…Голова…

Мать молча встает, хотя ее кости хрустят — то ли колени, то ли позвоночник.

Роняет косметичку на грудь отцу.