Я виноват, Марьям - [21]

— Спасибо! — краешком губ улыбнулась Марьям. Она сама напоминала эти поникшие цветы…

— Ну, пожалуйста, поедем, разве тебя чем-нибудь обидела Зарипат?

— Что ты! — гордо выпрямилась Марьям. — Нет, нет!

— Ты обиделась, что она пришла на вокзал? Я ее не звал, это она сама.

— Я так и думала, — обрадовалась Марьям, — у тебя хорошая жена, воспитанная, а я бы так не смогла, — призналась Марьям.

— Но почему же ты не хочешь остановиться у нас?

— Мне будет тяжело, Джемал. Я не умею так, как Зарипат. Конечно, это, наверное, хорошо, кто так умеет, но вот я не умею. Я с того дня, помнишь, когда была свадьба и мы встретились, с тех пор я больше не возвращалась к мужу, осталась у мамы. Конечно, нужно было бы пойти — дети там, вещи, все… но я больше не могла оставаться женой Хасая. Видно, стала совсем взрослой… хоть бы убил меня, все равно бы не могла. Мать его жалко, она меня любит и я ее тоже.

Детей он мне старших не дает. Ну, да мама его не позволит их никому обидеть. А женится, так его жене не отдаст их. Мы так с ней решили: пока я буду учиться, она за ними смотреть будет. Она их очень любит, вынянчила ведь. А потом, когда я выучусь, она говорит, мне их отдаст. К тому времени он десять раз успеет жениться и ко мне и к детям интерес потеряет. Да и другие дети у него к тому времени будут. Сейчас он, назло мне, даже ко двору к нашему ребят не подпускает.

Его мать мне говорит: «Выпорхнула — и лети, не давай никому свои крылья связывать…» Ах, какая она хорошая женщина, если бы ты только знал. Если б не она, я бы, несчастная, пропала вовсе! Судьба ее на мою похожа, поэтому она мне и сочувствует. Сын пошел не в нее, в отца.

Мы с Марьям все это время сидели в холле гостиницы, на дворе уже стемнело.

— Пойдем хоть поужинаем, а то все столовые закроются, — спохватился я.

Я попросил дежурную гостиницы взять под присмотр наши вещи, и мы пошли.

Все было уже закрыто, а в ресторан, как я Марьям ни уговаривал, идти наотрез отказалась. Голодны мы были изрядно.

— У меня же есть в сетке чурек, вареные яйца, яблоки, — вспомнила Марьям, — давай возьмем сетку и где-нибудь покушаем… Поехали на вокзал, я там и переночую… А тебе давно домой пора, жена ведь волнуется…

Мы снова приехали на вокзал. Уселись в скверике на скамью. Марьям вынула из сетки чурек, яйца, яблоки — все это пахло аулом, детством. Мы ели, улыбаясь друг другу, но я все время думал о доме. «Что делает сейчас Зарипат? Может, она вовсе и не думала унизить Марьям своим нарядным видом, такси, цветами, благоустроенным домом, любящим мужем, то есть мной? Может, она искренне хотела как можно лучше принять Марьям? Что она теперь делает?»

Марьям стало жарко. Она сняла платок, и я обратил внимание (мы сидели под фонарем), что волосы у Марьям потемнели, стали почти каштановыми, а не цвета майского меда, как прежде. В волосах ее все еще поломанный пополам и связанный красной ниткой, теперь уже без единого камешка, тот самый гребень, который когда-то мы купили с Юсупом. Сейчас он мне показался жалким и нелепым.

А Марьям все рассказывала и рассказывала о том, какие у нее хорошие дети, она, видимо, тосковала по ним, говорила с таким увлечением, что даже не замечала, как мне скучно ее слушать.

Я думал о том, что сынишка мой спит и Зарипат одна в доме, где утром, как она сказала мне на вокзале, так спешила с уборкой, натирая полы воском, застилая парадные скатерти, ставя в хрустальные вазы цветы, пряча шампанское в холодильник. «Зря я так с ней поступил», — подумал я.

— Встаньте граждане, уборочка! — подошла к нам женщина с метлой и ведром, — проходите отседова, граждане хорошие, проходите, уборочка ночная!

Я взял сетки, которые уже успел возненавидеть, взял чемодан, не спрашивая больше согласия Марьям, насильно усадил ее в такси и сам сел рядом:

— Поехали!

Радиоприемник донес бой курантов, пробила полночь.

Марьям больше не упиралась. Теперь уже не я, а она чувствовала себя виноватой.

Я тихонько позвонил.

Дверь широко распахнулась, и Зарипат, растрепанная, опухшая от слез, встала на пороге:

— А-а, явился! Да еще не один… И ты тоже, бесстыжие твои глаза! — замахнулась она на Марьям. — Еще в дом привел, в дом привел эту… В дом, где его ребенок, жена. О-о-о! — заломила она руки. — А я-то дура встречала ее, как порядочную, ах ты пропащая! — снова замахнулась она на Марьям.

Я толкнул их обеих с лестничной площадки в комнату и быстро закрыл дверь.

— Что ты говоришь! — напустился я на Зарипат. — Сейчас же извинись перед Марьям! Она же твоя гостья!

— Нацеловались, наприжимались, а теперь в гости привел, — зло рассмеялась Зарипат, в нее словно черт вселился. Она не хотела слышать никаких моих объяснений.

— Проходи, Марьям, сюда, в мой кабинет, не ночевать же тебе на улице.

— А, в кабинет… А почему не в спальню? — закричала Зарипат. — Хотя в кабинете тоже диван есть и запереться можно!

— Замолчи, безумная! — зажал я рот Зарипат, она вырвалась и закричала не своим голосом:

— Так ты меня еще и душить? О-о-о-о!

Она подскочила к кроватке сына, схватила сонного мальчика на руки. Он спал крепко-крепко и податливо прильнул к матери. Вертя глазами, Зарипат оглянулась, схватила стоящий на столе чемодан. Ом раскрылся, и все ее платья, детские пещи вывалились наружу. Она нагнулась вместе со спящим сыном и, в остервенении, стала бросать все эти тряпки снова в чемодан. Я хотел взять у нее сына.