Я видел, как живет Италия - [90]

Нам всюду говорили, что Италии угрожают две «опасности» — коммунизм и церковь, самые массовые движения современности с их неизменно острой проблемой вербовки новых адептов.

Оба эти явления характерны, однако, не только для Италии. И все же в Италии конфликт между ними острее. Прежде всего потому, что итальянцев открытая борьба привлекает своей новизной. Кроме того, в Италии резче социальные контрасты. Цели, политика Коммунистической партии всюду одинаковы; во Франции они те же, что в Италии. Но в Италии почва для коммунизма благодатнее, поскольку недовольство борющихся здесь более оправдано. Тщетно отрицать исторические заслуги коммунистических партий в Европе. Каким же несчастьем было бы отсутствие такой партии в Италии! Она служила и по сей день служит мощным тормозом для алчности имущих.

…В Италии антипод коммунизма — церковь. О ней в этой книге говорится немало. Однако пусть меня избавят от необходимости высказывать банальные истины: есть хорошие священники; точно так же когда-то говорили: есть хорошие евреи, есть хорошие негры, а в последнее время говорят: есть хорошие немцы. Мы уже не дети. Люди чистосердечные не усомнятся в моей чистосердечности или поедут удостовериться в ней своими глазами. Непримиримость же нечистосердечных все равно не оставляет мне альтернативы обычных компромиссов.

Факт остается фактом: роль религии в повседневной жизни итальянца становится все меньше, а обстоятельства вынудили церковь занять несколько своеобразную позицию в конфликте, о котором говорилось выше. Это породило путаницу в умах: слуга божий оказывается то сладеньким священником, то политическим пропагандистом, врагом других народов, а это для простых душ уже слишком, они и без того склонны путать веру с обрядом. Национальная жизнь Италии развертывается под знаком двойного парадокса: жалуются на то, что церкви пустуют, и изыскивают средства на строительство новых церквей, жалуются на то, что страна перенаселена, и неустанно производят все новых и новых прихожан.

Мне кажется, что самое надежное средство спастись от этого хаоса с позиции самой церкви — вера. И нельзя не признать, что выход, найденный во Франции, дал благотворные результаты. В доказательство расскажу только о том, как проходит богослужение. Итальянцы слушают мессу стоя, собираются группами, обсуждают свои дела, почти не приглушая голоса. Дамы выставляют напоказ подобранные в тон платье, шляпу, перчатки, туфли. Некоторые выходят из церкви, чтобы продолжить разговор без помех.

Вдруг на паперти появляется какой-нибудь шустрый мальчонка с криком:

— Причащаться!

И, отталкивая один другого, все устремляются в церковь, усиленно крестятся и преклоняют колена.

В республиканской, мирской Франции уважение к богослужению в десять раз больше. Не потому ли, что там церковь отделена от государства?

Религия не может, не должна навязываться, даже под предлогом того, что общество нуждается в ней, потому что от этого вера превращается в обряд.

Конечно, всяк хозяин в своем доме, а следовательно, заступники добродетели всегда найдут возможность обезобразить экспонированные в их музеях произведения искусства, прикрывая пикантные места гипсовыми фиговыми листками, по-видимому, с целью привлечь внимание несовершеннолетних к тому, что под ними скрыто. Церковь всегда умела приноравливаться к жизни. Иногда, правда, с отставанием в несколько веков. Но ей всегда это удавалось. Так зачем же теперь она забегает вперед? Зачем порождает сомнение даже у тех, кто предан ей? Известный философ, исправно причащающийся, говорил мне, вздыхая:

— Benedetti preti[197]. Во все суют свой нос, даже в искусство.

Отделение церкви от государства? Оно состоится. В симптомах недостатка нет. В Кассино дощечка на решетке разрушенного в войну и ныне восстановленного монастыря предупреждает прохожих о том, что женщинам в шортах вход воспрещен. Молодые супруги итальянцы открыто возмущаются:

— И это все, чем они смогли напомнить о минувшей бойне?

В Риме — кто бы подумал? — при появлении рясы нередко можно услышать, как вслед ей несется:

— У-у, таракан!

Ответная реплика не заставляет себя ждать. Ее подает голос кого-то, кто затерялся в толпе:

— Дави его!

Увлечение молодежи джазом тоже показательно, оно всегда свидетельствует о разрыве с традиционными ценностями прошлого.

Наконец, почти везде — в витринах, на стенах, даже в общественных местах, отелях и кафе — можно увидеть статуэтки и гравюры, изображающие монахов и священников в смешном виде. Не похоже, чтобы это кого-нибудь шокировало. Итальянцы привыкли к этому. Еще вчера подобное было бы просто невозможно.

Все чаяния в мире присущи этому народу — живому, веселому, умному, сердечному, деятельному… Вот именно — деятельному. Распространите на Юг Италии профсоюзные minima[198], которыми бахвалятся почти повсюду, и увидите. А о Севере и говорить нечего.

Конечно, страна все еще распадается на две части. До последнего времени к южной половине относились так, как врач относится к аппендиксу: бесполезен, и в случае воспаления подлежит удалению. Однако теперь уже признали, что на этом географическом аппендиксе живут люди. Первый шаг сделан. Но это решающий шаг, потому что отныне всякий возврат к прошлому невозможен. Из оппозиционности или других, еще менее похвальных побуждений господа с Севера допустили оплошность, позволив мужику узнать вкус груши с сыром. Переиграть уже поздно. Наоборот. Волей-неволей, им придется идти дальше. Мне кажется, этот сдвиг будет иметь для новой Италии самые важные последствия.