Я видел, как живет Италия - [89]
— Не волнуйся, она придет!
На что он, конечно, ответил бы:
— Я знаю, ma ci vuole (но так полагается).
И столяра, который запросто, прямо на улице, сколачивает гроб…
Мне кажется, что я люблю даже огромное отвратительное здание почты[194] и безобразный неоновый щит на Вольтурно, указывающий, где находится церковь.
На стоянке такси и извозчиков я притормаживаю, чтобы спросить дорогу. Один шофер любезно объясняет мне, дремлющий на козлах извозчик вмешивается:
— Не трать время. Он не иностранец, ты же слышишь, он говорит по-итальянски.
У меня назначена встреча с директором газеты. Он генуэзец, предупреждают меня, словно извиняясь, что не могут предложить мне настоящего неаполитанца.
Мне нравится и ужасающе безвкусная мемориальная доска, привешенная для удобства туристов к окну (пусть не обязательно к тому), через которое явилась муза к композитору, написавшему «Quando spunta la luna a Marecchiare»[195]. Я люблю и ее.
Я люблю здесь все, без исключения, и в том числе пассаж в чистейшем стиле метро, и знать не хочу, он ли подражание миланской Galleria или наоборот. И фуникулер… Но хватит. Я в этом случае лицо пристрастное, а книга и так уже разбухла.
Из Неаполя мы пускаемся в обратный путь, а дорога домой всегда навевает ностальгию.
Il conto — заключение
Ни для кого не секрет, что оба итальянских национальных блюда — pasta (макароны) и scampi fritti (жареные креветки) завезены Марко Поло с Дальнего Востока. Вероятно, он же импортировал и вечную озабоченность итальянца мнением других о его внешности — черта, типичная для китайцев (или японцев?).
Итальянцу ужасно важно, хорошо он выглядит или плохо. Это оправдывает его заботу об одежде, прическе. Здесь кокетливы и женщины, и мужчины…
Пока наш Пафнутий катит на север, мы беседуем, перескакивая с предмета на предмет. Лилла требует, чтобы я дал краткое определение итальянца. На это я отвечаю, что определение француза вызвало бы 42 миллиона опровержений.
— Ну и что ж! — парирует Лилла, — в Италии их будет всего на 6 миллионов больше.
Лилла категорически настаивает на одном: раз я считаю введение обязательным, то без заключения не обойтись.
Но что делать, если меня все равно уличат в неосведомленности, какой бы проблемы я ни коснулся — социальной, экономической или политической. Однако Лилла тверда:
— Так изучи эти проблемы. А то, чего не знаешь, обходи существующими и несуществующими приемами писательского искусства.
Ну хорошо.
Я старался передать то, что услышал от итальянцев, и описать то, что видел в Италии, Мне казалось, что я поступаю правильно: одолжив читателю свои уши и глаза, я даю ему полную свободу делать собственные выводы.
Всякий раз я становился на сторону страждущего и убеждал его, что из-за бездушия презренной элиты ему приходится горше, чем тому, кто страдает у нас. Как отвратительна эта итальянская элита! Она верит или еще пытается верить в свои «сверхъестественные» права, данные ей от рождения. Ее отношение к другим преступно. Де Сика свой фильм «Чудо в Милане» предполагал назвать «Ipoveri danno fastidio». Это очень точно передает мою мысль (пусть в кои-то веки мне позволят дать неприлизанный перевод): «Бедные нам осточертели».
Немногие во Франции позволяют себе сегодня высказывать следующую гнусную мысль: «В прежнее время трудящийся люд чувствовал себя счастливей — у него было меньше потребностей». В Италии соответствующая присказка, рифмованная псевдонародной мудростью, сохранила еще силу ложной философии патернализма:
(Лучше пусть мужик не знает, вкусна ли бывает груша с сыром).
Чтобы все это понять, надо видеть их, тех, кого называют signoroni, этих господских недорослей, которым нет еще и двадцати лет. Они уверены, что ведут свою родословную от Юпитера, и поэтому плохо учатся и в школах, и в университетах. Эта завтрашняя элита, напомадив волосы, тарахтит на мотоциклах и гоняет в машинах, купленных на папины деньги. Головы этих молодчиков заняты только деньгами, да таким видом спорта, как охота на девушек, предпочтительнее девственных — славы больше. А бедные дуры рады-радешеньки.
Но «Олений парк»[196] и: «Сир. Какая честь для моего дома» отдавали тухлятиной еще в XVIII веке!
К счастью, signoroni обречены на исчезновение. Нынче двери университета открыты для всех. Недалеко то время, когда ученые звания, прежде доступные только детям более или менее обеспеченных родителей, станут доступными представителям всех классов общества. Но еще больше выбьет почву из-под ног этих щеголей аграрная реформа и вытекающее из нее «охлаждение» к вложениям капитала в земельную собственность.
