Я детству сказал до свиданья - [45]

— Да, он поводил меня по территории, все показал. Такая чистота в столовой, в каптерке, в школе — просто удивительно.

— Со вчерашнего дня все чистим, скребем. Заставили драить всю колонию, переполох в зоне устроили, полный шмон навели. Все гадали: кого встречаем? А оказывается, тебя. — Саша засмеялся, и только по смеху Галя узнала в нем прежнего мальчишку. — Хочешь заглянуть в наш кинозал?

Галя просунула голову в приоткрытую дверь. Какой-то темный сарай, в котором стоят неструганые скамейки-лавки. Спасибо, хоть не под открытым небом.

Рядом с «кинозалом» было невзрачное деревянное строение. Над дверями — выцветший лозунг: «Искусство принадлежит народу».

— Сюда, — сказал Саша, открывая скрипучую дверь. — Здесь наша бендежка. Ну, наше логово, короче.

Полутемный коридор сплошь увешан плакатами, с которых смотрят радостные и сознательные зеки с паспортами в руках.

— Это клуб, что ли? — догадалась Галя. — И он работает?

— Еще как! Тут вовсю жизнь кипит.

«Логовом» оказалась маленькая чистая комнатка с одним окошком, выходящим на серую стену сараеобразного «кинозала». По стенам развешены вырезки из журналов, напоминающие о вольной жизни. Одна железная койка, стол и табуретки — вот все убранство. Гале здесь так понравилось, что она засомневалась.

— Вы что, постоянно здесь живете? — недоверчиво спросила она.

— Нет, конечно. В основном, живем, как все, в своей хате. А сюда время от времени скрываемся. Это бывшая музыкалка — ну, музыкальная комната. Квартируем, пока не выгонят.

Даже шальной солнечный луч, отраженный от каких-то чужих стекол, светлым пятнышком прилег на стене. Как будто нарочно, тайком пробрался сюда, чтобы Галя ощутила всю ценность этого нелегального счастья — этой «бендежки».

Некоторое время брат и сестра молчали, сидя друг против друга за столом. Саша улыбался, а Галя вытирала слезы, которые сами собой катились из глаз — от одного вида его стриженой головы, исхудавшего, бледного лица, этой черной робы, из которой торчит какая-то беззащитная шея.

— Да-а, — вздохнув, произнес Саша, — видать, долго придется отвисать тут и думать, что на воле ведут подобающий образ жизни, а я вот прозябаю.

— Ты мне только правду скажи, как на духу: насколько вы виноваты?

— Да нисколько мы не виноваты. Ты раздобудь и почитай наши первые показания. Там каждое слово — правда.

— Зачем же вы на суде говорили неправду? Изменили все показания.

— Мы хотели вытянуть этого Федора, да дело гиблое вышло.

Тут где-то наверху раздался такой барабанный грохот, что Галя вздрогнула:

— Что это?

Саша засмеялся.

— Боб репетирует. За угон осужден, но не унывает. Как засядет за барабан, так и давай грохотать на всю зону. И все знают: что Боб репетирует. А внизу, прямо под ним — режимная часть, где режимники сидят в своем кабинете. Но ничего, терпят. А у Боба — талант. Пришел однажды на репетицию, попробовал стучать по барабану — получилось сразу. Видать, врожденный талант. Да еще при этом поет. Поет и стучит — это вообще редкость.

— Кем же ты работаешь?

— Электриком. Я хорошо устроился. Вернее, мы с Французом. Ты что думаешь, за такие места, как электрик или, скажем, завхоз в школе, идет борьба. Кто-то обязательно подсиживает, шпионит. Застукают, что пронес в зону мясо или, например, чай, сразу бегут, доносят. Приходит контроль, отбирают все, пишут акт. Так сняли завхоза, на его место контролеры своего доносчика поставили.

— Неужели, и вы тоже подсиживали и доносили? — ужаснулась Галя.

— Нет, у нас по-другому вышло. Из электроцеха повыгоняли двух блатных электриков. А мы с Французом как раз безработные были. Ну, Максуд подарил одному бугру шкатулку, он нас и устроил.

— Какому бугру? Что еще за «бугор» такой? Саша, ты вообще уже заговорил тюремным языком.

— Иначе тут нельзя, если хочешь выжить. Заговори я на нормальном языке, меня никто не поймет.

— Ну и что эти «блатные электрики», которых повыгоняли? — поинтересовалась Галя. — Они смирились?

— Какое там! Они нам мстили: то где-то шнур оголят, то провод воткнут или, наоборот, выдернут. Лезешь в станок, а там как взорвется в лицо тебе ультрафиолетовой вспышкой. Раза два глаза обжигал. Да и не умел многого вначале. Потом разобрался, научился. А главным энергетиком у нас — пожилой дядька, такой въедливый, занудный, что мы прозвали его Змей Горыныч. Не терпит, чтобы кто-то хоть на минутку остался без дела: «Ну-ка, Булатов, там провод оголился, заизолируй-ка его». Или: «Там лампочка перегорела, вверни новую», хотя она там еще год не понадобится.

Время бежало, а брат и сестра все никак не могли наговориться. Гале была интересна каждая мелочь из его жизни.

— Значит, у вас теперь новый начальник колонии. Ну и как?

— Нет сравнения, — отвечал Саша с живостью. — Новый хозяин — как царь. Идет всегда впереди свиты, важный такой, подтянутый, все на нем наглажено, блестит. Если из управления приезжает офицер чином постарше, тогда он идет рядом, остальные позади. А из зеков татарин Исмаил стал у начальника посыльным — бегунком. Идет свита, и он за нею шагов на десять позади. Вдруг хозяин остановился: «Ну-ка, Исмаил, сбегай туда-то, узнай». За эту должность тоже идет борьба у зеков.