Я детству сказал до свиданья - [10]

— Пришлось соврать, что брат женится, — сказал Максуд, водружая шампанское на стол. — А то ни в какую не давали.

— Э, братцы, вот это вы напрасно! — увидав покупки, с упреком сказал Андрей. — Сейчас у меня жратвы достаточно, а вот когда все кончится…

Приняв душ, переодевшись в чистое, обновленные, умиротворенные, уселись мы за столик на колесиках в комнате Андрея. Максуд открыл шампанское, успел разлить пену по стаканам и сказал:

— Ну, выпьем за знакомство.

Но Андрей покачал головой.

— Нет, кабаны, я не пью.

Мы озадаченно переглянулись.

— Почему? — спросил Максуд. — Слово дал?

— Видишь ли, никому не пришло в голову взять с меня слово, — весело почесывая в затылке, отвечал Андрей. — Я ведь никогда в рот не брал. Если бы захотел, то, может, пил бы, но я не хочу!

Дело предстало в каком-то новом свете. Если бы слово уехавшим родителям дал и боялся утерять доверие — это еще можно понять. Но человек прямо так заявляет: не хочу — и все! Мы смотрели на Андрея и не знали, что сказать.

— А куришь? — с надеждой спросил Синоптик.

— Нет, не курю, — беспечно отвечал Андрей. — Если бы хотел, то курил бы, но не хочу! Но пусть вас это не смущает, — торопливо добавил он, заметив нашу легкую растерянность. — Ешьте-пейте, что хотите.

Однако Максуд сгреб рюмки и унес вместе с бутылкой на кухню. Он сделал это из приличия, так как всегда строго соблюдал приличия в чужом доме.

Из кухни послышался тугой хлопок пробки, похожий на выстрел, и журчание выливаемого в раковину вина. Синоптик одобрил Максуда от смущения, а я — от восхищения Андреем. Раз Андрей не хочет ни пить, ни курить, то и я расхотел. И потом — быть хозяином над самим собой — разве это не здорово?

Андрей принялся рассказывать, как они со школой были в колхозе, пропалывали свеклу, жили в палатках, жгли по вечерам костры.

— Я в первый же день так стал работать, что оставил всех далеко позади. Дошел до конца поля, оглянулся, а девчонки мне машут. Заставили меня им помогать. А я опять всех обогнал, и что вы думаете? От этих чувих никакой благодарности не дождешься. Только одна поблагодарила меня: сказала, что я настоящий друг.

— А ты что? — спросил Синоптик с интересом.

— А я гордо промолчал. — Андрей вдруг вскочил, озаренный какой-то идеей. Несколько мгновений он пристально, прищурившись, смотрел на каждого из нас, что-то прикидывая. — Ребята, а что, если нам организовать рок-группу? Давайте попробуем — авось, что-нибудь получится. Запишемся на магнитофон, потом послушаем.

Он полез под диван, извлек оттуда барабанные палочки и сунул их Мишке вместе с барабаном. Максуду достался бубен, а мне — гитара. Мы перешли в другую комнату, расположились на диване, а сам Андрей уселся за пианино, тряхнул с удалью своей гривой, ниспадавшей из-под кожаной повязки, заиграл и запел:

Давай взберемся по лунному свету,

Посмотрим на город, что спит в ночи…

— Эту песню Джим Моррисон пел, — пояснил Андрей. — Правда, это не рок. Вы, братцы, давайте, стучите в такт. Сначала порепетируем, потом включу маг.

Он снова заиграл и запел, и мы ударили в свои инструменты: Синоптик застучал в барабан, Максуд — в бубен, а я затренькал на гитаре. Что тут началось! Барабанные перепонки так напряглись — едва не лопнули. В пол застучали чем-то тяжелым — это, видно, нижние соседи сигналили в свой потолок, выражая таким способом справедливое возмущение.

Мы притихли, нерешительно глядя на Андрея.

— Вот народ! — со вздохом сказал он. — И порепетировать не дадут. Никак не хотят понять, что сначала ни у кого ничего не получается. Потерпеть же нужно! — Он с досадой захлопнул крышку пианино. — Ну, ладно. Давайте послушаем «Лед Зеппелин». Очень клевый ансамбль, английский. Правда, их уже не признают лучшей группой мира, уже «другие юноши поют другие песни», как сказал наш великий поэт Есенин, — но мне они нравятся. Да вот сами послушайте.

Но послушать не пришлось. Только хотел Андрей врубить проигрыватель, как одновременно зазвонили и телефон, и дверной звонок. В телефонной трубке заверещал девичий голос, а в открытую мною дверь вошел парень, еще более хипового вида, чем сам Андрей. Оказалось, поляк. Пришел меняться дисками и просто так поболтать немножко. Потом то и дело раздавались звонки. Побывали среди прочих ребят и ясноглазый немец со строгим профилем, и болгарин, и кубинец, и даже перуанец с львиной гривой и глазами такими же черными, как у нашего Максуда.

От обилия впечатлений, от мелькания лиц мы утомились. Я подумал: у двери надо бы поставить швейцара, а у телефона — посадить дежурного — так много было звонков. Андрей же чувствовал себя в этой кутерьме, как рыба в воде. В редкие минуты затишья он все же успел рассказать нам, что назанимал у своих многочисленных знакомых ни много ни мало — четыреста рублей! И теперь не знает, как выкрутиться.

— Зачем тебе столько? — удивился Синоптик.

— Как зачем? — в свою очередь удивился Андрей. — На 8 марта. Одарил всех. Матери подарок купил, учителкам — и любимым, и нелюбимым. Девчонок — тьма! Нельзя же одной подарить, а других обидеть. Еще подумают, что я к кому-то из них по-особому отношусь. Не-ет! Для меня они все одинаковы — пустой народ!