Я детству сказал до свиданья - [9]
Андрей болтал без умолку, продвигаясь в пассажирской толчее. На нем были старые джинсы со множеством заплат, потертая, словно столетней давности, джинсовая куртка, а под ней белая майка с оранжевыми разводами, похожими на мишени. Его лоб перехватывала кожаная повязка, как у индейцев. Из-под нее ниспадали чуть не до плеч густые каштановые волосы. Ох, как он мне понравился! Я немедленно захотел походить на него во всем, стать его двойником, если бы это было возможно. Мое восхищение вспыхнуло внезапно и сильно. Точно так же внезапно и сильно вспыхнуло при виде Андрея негодование одной толстой тетки, с которой мы столкнулись в тамбуре. Как только глянула она случайно на Андрея, так и зашлась вся от гнева.
— Нет, ты только глянь на себя, охламон несчастный! На кого ты похож? Или ты человек — с такой-то гривой? Зверь и есть.
В руках у тетки были чемодан и тяжелая сумка, и они явно мешали ей ругаться в полную силу. К тому же ей предстояло спуститься по вагонным ступенькам, что было довольно сложно при ее габаритах и багаже.
— Разрешите вам помочь? — беззлобно сказал Андрей.
Он сунул корзину с фруктами мне, ловко выхватил у тетки чемодан, поддержал ее за руку, пока она сходила, одарил ее своей белозубой улыбкой и тут же начал что-то с увлечением рассказывать нам. Тетка же, возмущенная его внешностью до самых глубин своей души и все еще пылая негодованием, так и не нашла в себе сил сказать ему спасибо.
— Ну, как поедем, в метро или на такси? — спросил Андрей и тут же встал в длиннейшую очередь на такси.
Нам хотелось в метро — просто потому, что мы с Синоптиком никогда там не были, но Андрею, можно сказать, загорелось прокатить нас на такси.
И вот уже легкая, стремительная «Волга» мчит нас по Москве. Стального цвета шоссе, мокро отсвечивая, стелется перед ветровым стеклом. Мелькают громады домов. Липа цветет желтым цветом под холодным небом.
Месяца три назад Максуд уже побывал в Москве, сбежав из дому. Целый день бродил он по городу, катался в метро, а поздно вечером вернулся на вокзал. Он уже задремал было на жесткой скамье, как вдруг над ним раздался милицейский голос:
— А ну-ка, пройдем со мной!
Максуд вскочил, стрельнул глазами по сторонам — нельзя ли рвануть куда — и встретился взглядом с проходящим мимо парнем в красной куртке и с сумкой через плечо. Парень мгновенно оценил ситуацию.
— Здорово, Джамбул! — радостно воскликнул он, схватив Максуда за руку. (Оказалось потом, что имя великого казахского акына было первым азиатским именем, которое пришло этому парню на память.)
— Это мой друг, я его везде ищу, — пояснил он пожилому милиционеру, строго и подозрительно глядевшему на них.
Новоявленный друг повез Максуда к себе на квартиру, где Максуд прожил целую неделю и куда теперь с робкой надеждой направлялись мы.
Андрей жил на Юго-Западе. Когда «Волга», завизжав тормозами, остановилась и мы вылезли, я огляделся вокруг и замер, как завороженный. Что за необъятное пространство открылось взору! В отдалении смутным гигантом, прикрытый легкой дымкой, вставал Университет, как пояснил нам Андрей. Правда, в таком далеке он не казался гигантом и лишь в сравнении с другими строениями видно было, что это все-таки гигант.
Андрей жил на четвертом этаже одного из множества одинаковых домов. Как он его нашел — уму непостижимо. В квартире — чистый паркет, свет пасмурного дня, простор и уют. Невольно я вспомнил нашу хибару, и мне стало как-то не по себе. Одно утешение — сознаешь, что скоро снесут.
Только в комнате Андрея хаос царил невообразимый. Повсюду — на диване, на подоконнике, на столе и даже под столом и диваном — валялись кассеты, пластинки, книги, гитара, скрипка, магнитофоны, литавры, барабан.
— Располагайтесь, — сказал Андрей, освобождая стулья из-под каких-то одежек. — Отныне это ваш дом. А я пошел, кое-что приготовлю. Там ванная, принимайте душ, вот полотенца.
Он ушел на кухню кашеварить. Максуд весь сиял гордостью и довольством. Наверное, так сияет художник, показывая свое произведение, которое всем нравится. Я еще никогда не видел его таким. Коренастый крепыш с иссиня-черной головой и жгучими, узкими азиатскими глазами, он в полном восторге расхаживал по квартире, в которой не было взрослых — вот счастье-то! — и в которой с нынешнего дня нам предстояло жить неопределенное время.
В других двух комнатах царил идеальный порядок. Светлая мебель матово блестела. Красивые шторы на окнах, цветы на подоконниках в каких-то невиданных горшочках. И все в этой квартире было нараспашку, как и сам юный хозяин. Ни один из шкафов не запирался, я как-то невольно отметил это. И призадумался: а знает ли Андрей, на какие финансы мы сюда прибыли? И что будет, если он узнает, с кем имеет дело? Но я тут же прогнал эти мысли и постарался больше не думать на эту тему. Такие мысли неизвестно куда могут завести.
Максуд с Синоптиком пошептались и смылись, ничего не сказав ни мне, ни Андрею. Впрочем, Андрей, занятый стряпней на кухне, и не заметил их исчезновения. У него на кухне шкворчало, кипело, дымило, горело, а сам он с увлечением напевал и насвистывал.
Ребята вернулись быстро, приволокли с собой колбасы, сыру, консервов, сигарет и бутылку шампанского.
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.