Я детству сказал до свиданья - [8]

О дежурном милиционере и говорить нечего: он был начеку. Заложив руки за спину, он медленно прошелся мимо нас, заглянул каждому в лицо. Наверное, мысленно сфотографировал — так, на всякий случай. А сердце, между тем, у меня остановилось в этот миг, хотя я и постарался придать себе веселый и беспечный вид.

И вот наконец не подошла, а накатила на меня моя очередь, и кассирша уже нетерпеливо и вопросительно смотрит из своего окошка.

— Три билета до Москвы, — произнес я не своим от волнения голосом.

— Кто летит? — спросила она.

— Да вот… мы втроем, — и я сделал широкий жест.

— Документы! — прозвучало из кассы.

— Чего? — глупо переспросил я.

— Документы, удостоверения личности. Справки из школы, если вы учитесь. Принесите справки, тогда получите билеты. Следующий!

Кассирша была быстрая и четкая. С быстротой и четкостью автомата она разрушила нашу мечту и даже ни на секунду не задумалась об этом. Не задержался ее взгляд на наших огорченных лицах.

Черт! И как мы не подумали об этом вовремя? Впрочем, как оказалось, никто из нас не знал, что нужны удостоверения личности, да и регистрировать свои личности нам было ни к чему.

Под расписным потолком аэровокзала носятся ласточки, пищат, садятся на края люстр и, наклоняя головки, смотрят с любопытством на суетливых людей. Гулкий голос репродуктора время от времени вспугивает их.

Итак, сказка не состоялась. Враз погрустневшие, мы подошли к железной ограде и остановились у самого летного поля — ради утешения хотя бы полюбоваться на чужое счастье.

Рев, рокот, гул оживающих самолетов, набирающих силу, наполнял все вокруг — казалось, весь мир был полон этого гула и рева. Вдали розовели вершины окрестных гор. Высоко в небо резиновый шар взлетел — проверить, силен ли ветер из-за хребтов, — и пропал, растаял в вышине.

Белые красавцы-лайнеры — белее снежных гор — застыли и слева, и справа от входа: один — в Ташкент, другой — в Москву. На один из них объявили посадку. И вот что удивительно: только что все эти люди сидели на скамейках под тентами и не вызывали к себе никакого интереса. А теперь, когда они один за другим из текучей толпы поднимаются по трапу и исчезают в таинственном нутре самолета, — вот теперь каждый из них интересен, пробуждает к себе острое любопытство. Кто он, откуда, куда летит?..

Завертелись винты, холодным ветром пахнуло в лицо, зыбкими стали домики но ту сторону бегущей струи воздуха.

Рядом стояла девушка с тюльпанами в руках, в белой кофточке, не отрывала взгляда от самолета. Но я догадывался, что видит она не столько самолет, сколько саму себя — какая она трогательная и красивая в белой кофточке и с красными тюльпанами. Она думала и о выражении своего лица, и о том, какой ОН видит ее, и о НЕМ, улетающем в такую даль.

Самолет побежал по взлетной дорожке, скрылся вдалеке, и когда все уж забыли о нем, занятые другими самолетами, он, наконец, поднялся в воздух…

Вдоволь насытившись зрелищем чужого счастья, мы поехали на железнодорожный вокзал.

В ГОСТЯХ У МОСКОВСКОГО ДРУГА

…Когда наш поезд прибыл в столицу, мы все прильнули к окну. Небо над Москвой все в летящих рваных тучах. В небо вздернуты плавно движущиеся стрелы кранов. Над развороченными кучами рыжей глины летит сизый дым, как клочья тумана. Так что столица встретила нас знакомым по кино пейзажем стройки. И показалось, что вся страна, как одно огромное хозяйство, охвачена стройкой. Куда ни подайся — всюду работа кипит, экскаваторы рокочут.

Поезд замедлил ход, подъезжая к перрону. Максуд забеспокоился: встретит ли нас его московский друг, которому мы дали телеграмму? Уже перрон вплотную приблизился к поезду, прямо перед окнами стали проплывать лица — улыбающиеся, напряженные, смущенные — словом, всякие, словно на выбор. Только нужного нам лица не было — об этом яснее ясного говорил хмурый вид Максуда. Я понимал, конечно, что не отсутствие крыши над головой смущает его. К этому он привычен: уже не раз сбегал из дома и ночевал на вокзалах. Нет, просто ему неудобно перед нами, потому что мы вроде бы понадеялись на него. Я видел, что он готов отдать все на свете, только бы его московский друг появился на перроне.

— Может, телеграмму не получил? — пробормотал Максуд. — А может, дома нет. Всякое ведь бывает.

Он прижался лбом к оконному стеклу. На его щеках пылал густой румянец. Мне даже жалко стало его — так человек волнуется. И вот поезд плавно остановился. Встречающие хлынули в вагон прямо навстречу пассажирам с чемоданами. Образовалась пробка. Вдруг над толпой раздался мальчишеский с басовитыми переливами голос:

— Здравствуй назло всем злоумышленникам, достойный Максуд!

Теснимый потоком пассажиров, подняв в приветствии руку, к нам пробирался худой длинный парень и улыбался во весь рот такой белозубой и сияюще-радостной улыбкой, словно Максуд своим появлением наконец-то осчастливил его.

— Привет, ребята, — сказал он нам, крепко пожимая наши руки и так приветливо заглядывая в глаза, что нам показалось, будто мы давным-давно знакомы.

— Это тот самый Андрей, — сказал нам Максуд, весь просияв от гордости.

— Ну давайте, что у вас? — и Андрей подхватил большую корзину, в которой мы привезли ему гостинец — южные фрукты. — Топайте за мной. Ох, и вовремя же вы приехали, братцы! Я как раз достал потрясающий диск «Лед Зеппелин». В переводе — «Свинцовый дирижабль», английский ансамбль так называется.