Я детству сказал до свиданья - [12]

Шрифт
Интервал

— А молодцы-то один к одному! — восторженно говорит седой ветеран своему товарищу рядом со мной.

— А сапоги блестят, как штыки! — отзывается тот.

Все нравится ветеранам в кремлевских часовых, все вызывает одобрение. Значит, недаром походы пройдены, раз пришла такая смена. Я вдруг ловлю себя на мысли: как хотелось бы мне быть на месте этих ребят-часовых, на которых с восторгом смотрят люди со всей планеты!

И вот размеренными, звучными ударами бьют куранты на Спасской башне. Часовые у Мавзолея сменяются. И таким же внимательным взором провожает толпа солдат, уходящих в Кремль. Прощальным блеском вспыхивают похожие на ракеты штыки карабинов, и молодые воины исчезают за воротами…

Мы пошли бродить в толпе. Дошли до Исторического музея, повернули обратно. И вдруг видим: посреди площади, сложив руки на груди, стоит лицом к Мавзолею молодой иностранец. Он так погружен в свои мысли и в созерцание Мавзолея, что недвижим, словно памятник. А позади него на почтительном отдалении сам по себе стоит тугой портфель в блестящих замках и молниях. Прохожие обходят его, как пень на дороге.

— Э, а где твой портфель? — неожиданно спросил Максуд.

Тут только мы заметили, что в руках у Андрея давно уже нет портфеля. Андрей растерялся, побледнел даже.

— Да, братцы, это для меня удар. Там же диски не мои, они у нас общие… Конечно, в метро забыл.

Настроение у всех упало. Прекрасный, незабываемый день кончается такой неприятностью! Невольно я подумал о девушке-киоскерше, которая пришла утром в киоск и обнаружила пропажу… Но Андрей быстро пришел в себя и встряхнулся.

— Ничего, братцы, кто-нибудь найдет и вернет. Там же у меня записная книжка с адресом и телефоном. Со мной не раз такое случалось.

Максуд презрительно сощурился:

— Ты что, маленький ребенок? Людей не знаешь?

— Давай на спор! — загорелся Андрей.

Но Максуд только плечом повел.

…А поздно вечером, когда мы уже спали, зазвонил телефон. Трубку взял я.

— Это ты оставил портфель в метро? — спросил насмешливый женский голос. — Запиши мой адрес.

Андрей перехватил у меня трубку.

— Ну вот, а ты не верил, — небрежно сказал он Максуду, улегся и тут же уснул.

Я понял, что по убеждениям Максуда нанесен мощный удар. И он не спал, и я не мог уснуть. Перебирал в памяти впечатления дня и вдруг осознал ту скрытую, потаенную мысль, что весь день подспудно точила душу: красавец Университет — не для меня. Красная площадь, где молодой иностранец со своим портфелем чувствовал себя как дома, — тоже не для меня. И часовые у Мавзолея, если бы узнали, кто я, стали бы мне враждебны…

Я вспомнил свою маму — маленькую, худенькую, несчастную. Столько горя принес ей отец, а тут еще я… Уехал самовольно, не сказавшись. Работает весь день за своим станком и, наверное, слезы льет… Завтра же пошлю ей телеграмму.

Через три дня мы уехали, как ни удерживал нас гостеприимный московский друг.

ВРАЖИЙ СЫН

В мое окошко вплывало новое утро — с его песнями, говором, шорохом, скрежетом, шелестом шин, щебетом птиц. Неподалеку от нас пылила и грохотала стройка.

Вставать не хотелось, да и было еще рано. Я лежал, слушал звуки и думал. И вдруг меня озарила идея — внезапно, как все гениальное. Что, если записать на пленку жужжание электропилы, добавить рокот экскаватора, взвизгивание тормозов? Разбить эту мешанину паузами, а в паузы произносить хриплым голосом: «ха-ха-ха» и «хе-хе-хе». Записать все это на диск, наклеить заграничную картинку и говорить всем, что это теперь самый популярный на всех континентах ансамбль. А чтобы вернее клюнули и поверили, назвать ансамбль как-нибудь понепонятнее. Вроде «сигма-дубль». «Сигма» — это греческая буква, редко кто знает.

Удивительная, ни на что не похожая мелодия неожиданно мощно зазвучала во мне. Жаль, что я не умею орудовать нотами. Как удержать, запомнить, остановить эти звуки, что волной нахлынули на меня? Отойдет, отхлынет волна — и все забудется?

И так мне захотелось поскорее поделиться своей идеей музыкальной с друзьями, что я тут же вскочил, окатился холодной водой из ведра, став свежим и бодрым.

В комнату вошла Галя. Моя хрупкая, тоненькая сестренка была на голову ниже меня, хотя на несколько лет старше. В прошлом году она окончила университет и теперь работала в газете, где время от времени появлялись ее статьи и очерки. Мама так гордилась, так уважала за это Галю, что, по-моему, делала над собой усилие, говоря ей «ты», а не «вы».

— Сашенька, давай-ка повторим закон всемирного тяготения, — ласково подступилась ко мне сестрица. — Кто его открыл?

Я наморщил лоб и напряг память.

— Все тела…

— Ну, договаривай!

— Притягиваются друг к другу.

— Дальше, дальше! — понукала меня сестренка.

— Ну, в общем, притягиваются.

— Ах, Саша, Саша! Скажи, отчего ты такой? Почему не в состоянии запомнить даже закона всемирного тяготения?

— И что ты накинулась на меня, как топор на полено?

— А ты и в самом деле на полено смахиваешь. Ничто не задерживается в твоей башке, ничего ты не помнишь, не знаешь…

— Отчего же? — возразил я. — Знаю отлично сто десять ансамблей, кучу дисков. Слова многих песен на английском языке. Имена всех великих гитаристов, певцов, органистов, ударников. К примеру, Элтон Джон (это псевдоним), Элис Купер, органист Эмерсон. Продолжить?


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.