Я детству сказал до свиданья - [14]

Тогда мы и подумать не могли, какую зловещую роль сыграет в нашей жизни этот злобный нищий, прикрывший свои глаза темными очками.

ГЛУПЫЕ ПРОДЕЛКИ

У школы было еще пустынно. Только отдельные ученики не спеша вышагивали к школьному крыльцу со всех сторон.

— Эй, Куба! — окликнул я добродушного увальня Душеева. — Куда торопишься, еще рано.

Куба обернул к нам свой улыбчивый лик.

— А это самое доброе — прийти в школу рано, за девчонками гоняться. И девчонки приходят рано, чтобы мы за ними гонялись.

— Башка! — сказал Максуд. — Они на музыку приходят.

Максуд был прав. Действительно, в нашей школе еще с прошлого года ввели для желающих игру на фортепиано. Зарецкая Ленка стала ходить, потому и я начал являться в школу ранним утром.

В классе было тихо и пусто, но на некоторых партах лежали портфели. Я стянул дневник Сашки Арзамасцева, нашего комсорга, и наставил ему двоек по поведению — даже за будущие недели. И написал «повидение» и расписался за учительницу. Потом достал тетрадь Зарецкой, оборвал розовую ленточку, которой была подклеена промокашка, нарисовал смешную рожицу и вырвал два листа.

Я вполне сознавал, что все эти проделки — на уровне пятиклассника, но ничего нового придумать не мог. А так как все по привычке ожидали от меня всяких выходок, то приходилось повторяться.

Удар портфелем на мою голову — это Душеев призвал меня к порядку. Я вырвал у него портфель и умчался во двор, чтобы насыпать ему между книг земли. Достанет он на уроке книгу, а из нее земля посыпется — то-то смеху будет!

Худой и долговязый Арзамасцев стоял во дворе в окружении девчонок и упражнялся в остроумии.

— Пора мне мещанином становиться. Но для этого потолстеть надо. Уважаю мещан до мозга костей! Мещанство — это высшая форма жизни!

Девчонки смеялись, и громче всех Леночка Зарецкая. Ее голосок так и звенел серебряным колокольчиком.

— А что твой папа привез из Италии? — вдруг спросила она Арзамасцева.

— Лучезарные представления о Венеции…

— Ну, а маме он что-нибудь привез? — не унималась Зарецкая.

— А как же!

— Что именно?

— Улыбку.

И девчонки опять смеялись. Счастливчик Арзамасцев, ему ничего не стоило добиться их внимания.

Но вниманием Зарецкой владел все-таки не он, а румяный, круглолицый блондин Сережка Мальгавкин. Все знали, что он сын летчика и сам мечтает летать, и это в девчоночьих глазах зажигало ореол вокруг его круглой головы. А сам по математике — ни в зуб ногой. Спросит его что-нибудь учительница, он за лоб свой светлый хватается, делает вид, что сейчас все вспомнит, дайте только ему срок…

Когда я вернулся в школу с душеевским портфелем, у дверей нашего класса разыгрывался такой спектакль: Зарецкая хотела войти в класс, а Мальгавкин ее не пускал. Лена бьет его книжкой по голове, кричит, смеясь: «Ну, Сережка! Сережка, пропусти!» Я молча подошел, отстранил Сергея и пропустил Лену. Но смутно почувствовал в это мгновенье, что она не очень рада моему заступничеству. Выходит, ей нравилось, что Сережка загораживал путь в класс?

Похоже, ее привлекали в нем не только крепкие, румяные щеки, но и ничем не затуманенный внутренний мир. Этот его внутренний мир представлял собой пока чистую доску, на которой жизни еще предстоит написать свои каракули.

* * *

Учительница нарисовала на доске график.

— До каких пор пройдет эта синусоида? — спросила она, обернувшись к классу и ища глазами, кого бы спросить. — Повторяю вопрос: до каких пор пройдет эта синусоида?

— До тех! — гаркнул я.

Тут, конечно же, поднялся хохот, и меня выгнали из класса.

В коридоре было пусто и уютно. Лежали на чистом полу теплые желтые квадраты солнца. На простенке между окнами висела наша неизменная сатирическая газета «Колючка», самым привычным героем которой всегда был я. Теперь, похоже, мне подрастала замена: первоклассник Воскобойников. Вот он нарисован — с пальцем во рту и с вытаращенными глазами. Смешно, потому что очень похож. И тут же подвешена на веревочке его тетрадь с немыслимыми каракулями. Каждый может смотреть и потешаться.

Я приоткрыл дверь соседнего класса и некоторое время корчил рожи, чтобы привлечь к себе внимание. Наконец Максуд поднял голову, и я поманил его пальцем.

— Виктория Николаевна, меня срочно вызывают, простите, пожалуйста, — сказал Максуд вежливо и, не дожидаясь разрешения, поспешно вышел.

— Айда в кино?

— Айда. Только позвонить сначала надо. Звоню из автомата.

— У вас идет кино «А если это любовь»?

— У нас идет обычный трудовой день, — ответил насмешливый женский голос.

Пришлось идти наугад.

На утренних сеансах никого, кроме прогульщиков, кажется, и не бывает. Если бы не прогульщики, то кинотеатры и плана не выполняли бы. Редко-редко встретишь на утреннем сеансе честного человека. Сидят прогульщики с портфелями (или без оных, как мы с Максудом) со всех школ — и из первой, и из десятой… Начиная с шестого класса и старше.

Пока не погас свет, гул стоит в зале, тускло освещенном лампочками из-под высокого потолка.

— Эй, а ты чего сачкуешь? — слышится со всех сторон. — Что натворил?

Один поясняет:

— Да я только сказал, что морскую звезду можно дома содержать. А она сразу: «Распоясался, нагло себя ведешь!» (Под местоимением «она» подразумевается учительница.)