Я человек эпохи Миннезанга - [17]

был явный факт, отнюдь не чушь!

Закат Европы… Это вызов?

О нет, лишь непреложность смет:

нет лозунгов и нет девизов,

и депозитов тоже нет!

И голые, как черт в борделе,

отучав свой совокупляж,

стерильные Вильгельмы Телли

стреляли в яблочный муляж.

Холуйство рвется на подмостки.

Резов палаческий эскиз.

Червеобразные отростки.

Полет валькирий. Браво-бис!

Но станет фактом эта небыль-с

и прояснится эта муть,

когда перестреляет Геббельс

свою семейку. Вот в чем суть!

Но даже и уже без плоти,

и провалясь в тартарары,

вы всё же вброд не перейдете

овраги Бабьи и яры!

Не с плащаницы — с полотенца,

во весь размах отверстых глаз

лик убиенного младенца

глядит на вас, глядит на вас.

На чистокровногустопсовых,

на долихоцефоголовых,

псевдонордических господ,

на тех, что чтят законов свод,

когда он, так сказать, по части

их будто бы арийской масти,

и на причину всех невзгод,

на эти готики-фрактуры,

на эти дротики халтуры

и на фактуры и ажуры,

бухгалтерский смертельный код,

на ваших чувствьиц переливы.

А скольких, впрочем, извели вы?

Ох, венских опереток дивы,

не зря вы проливали пот!

Марики Рокк, Марики Рокк,

роскошные ревю не впрок.

А мы? Довольно ль мы брезгливы?!

ЗА СТЕКЛОМ ОКОННЫМ

Иди туда, где за стеклом оконным

царит и плачет полночь без границ,

потом лети по тропам беззаконным,

лети в туман астральных колесниц.

Все это попросту непредставимо:

далеких звезд хрустальные миры,

астральных сфер слепая пантомима,

законы нам не ведомой игры!

И все-таки нам путь едва ль заказан

в безмерность, в неизвестность, в глубину, —

и вновь лететь над пламенным Кавказом

у одичалой скорости в плену.

И там — в утратах, в проторях, в потерях

прильнуть к морозным безднам бытия,

где гневом пен обшит угрюмый Терек,

серебряная льстивая змея.

Над пчельником немыслимых роений,

над газырями каменных светил,

где непостижный лермонтовский гений

невинную Тамару посетил!

«В День Космического Флота…»

В День Космического Флота,

в золотой голубизне,

Жизнь моя, моя Забота,

ты подумай обо мне!

Ты не думай, ты не думай,

о судьбе моей угрюмой

в золотой голубизне!

Жить, конечно, любо-мило,

смерть уныла и скупа, –

на земле моя могила,

в небесах моя тропа.

Где-то там брадатый кто-то

пьет галактик молоко.

В День Космического Флота

улечу я далеко!

И, как яхту на приколе,

как тоску в житейской школе, –

дотлеванья уголек, –

ты моей увидишь доли

абрис, призрак и намек.

Мир огромный – темный, темный,

злая нежить, волчья сыть…

В голографии объемной

оживу я, может быть.

Рухну в Осени Столистой,

очарованный прибой —

голубино-золотистый,

золотисто-голубой.

Не чинясь и не печалясь,

я спою, – постой, постой!

«Мы на лодочке катались

золотисто-золотой».

Жизнь моя, моя Забота!

Только ль свету, что в окне?

В День Космического Флота

не печалься обо мне!

Как ведро на коромысле,

жизнь мою уравновесь:

вот я в некотором смысле

пред тобой раскрылся весь!

Твой слепой межзвездный странник,

очарованный избранник…

Что ж, конечно, жизнь не пряник, –

погоди, подумай, взвесь!

Как квиточек лотереи,

в пальцах я теперь верчу

эти жалкие хореи,

это сальную свечу.

И когда в постылом пепле

потускнеет Облик Дня,

может, я ее затеплю

от небесного огня!

ИЗ ВОЗВРАЩЕНИЯ ДОН-ЖУАНА

Я дон Жуан, сродни морям и звездам,

я ветер, пролетающий в ветвях,

я дон Жуан, я просто вами создан,

и я любовь, и ненависть, и страх,

и лица женщин в яркой панораме,

я смысл и вздор, отрада и печаль,

я дон Жуан, я просто создан вами,

и вас мне вот нисколечко не жаль!

Я дон Жуан, вы только повитухи,

ну а во мне вселенная поет, –

летите, мухи, ах, летите, мухи,

на мой еще не отомщенный мед,

летите, мухи, ах, летите, мухи!

Ужель во мне вселенная поет?!

Что мне казалось? Что мне ночью снилось?

Что виделось мне в голубом чаду?

Любовь? Тревога? Радость или милость?

Ну, отвечайте, я ответа жду!

Я весь в тревогах дьявольской житухи,

так что ж во мне томится и поет?!

Летите, мухи… Ах, как горек мед!

Как горек мед! Как люди к славе глухи!

О нет, мне вас нисколечко не жаль!

Я дон Жуан, я просто создан вами,

я дон Жуан, отрада и печаль,

и лица женщин в яркой панораме,

и я любовь, и ненависть, и страх,

и ветер, пролетающий в ветвях,

сырой, как ветвь, сродни осенним звездам…

Я дон Жуан, я просто вами создан,

я дон Жуан, сродни морям и звездам,

я дон Жуан, я этот звездный прах!

«Вот и всё, что нам приснилось…»

Вот и всё, что нам приснилось,

что сквозь дрему позвало,

только молодости милость,

только месяца крыло.

Вот о чем в печали давней,

на краю седой земли

мы среди тревожных плавней

разговор ночной вели.

Вот о чем шумели ветви,

вот о чем шуршала тьма

ради раннего бессмертья,

ради позднего ярма.

«Проходят молодость, и старость…»

Проходят молодость, и старость,

и жизнь, воздавшая с лихвой

за все грехи, и плещет парус

над забубенной головой.

Стремглав проходит всё на свете

любовь, и ненависть, и страсть,

и только ветер, буйный ветер

корежит праздничную снасть.

И кормчий дремлет у кормила,

и, разверзая небеса,

тяжеловесные светила

вторгаются в Созвездье Пса.

ВОЗМЕЗДЬЕ

Душегуб сидит в подземной тюрьме,

не хочется называть его человеком.

Некогда был он себе на уме,

а теперь только призрак он в смысле неком.

Душегуб сидит в подземной тюрьме,

не хочется называть его человеком.

Миллионы загубленных у него на счету,

но, быть может, о жертвах забыл он начисто?