Я, Бабушка, Илико и Илларион - [6]

— В кого только ты уродился этакий бездельник и непутевый? ! Чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный ты человек!

— Ну что тебе от меня нужно?

— Смерти твоей, мерзавец! Похоронила бы тебя рядом с Мурадой и оплакивала бы по-русски. Да, по-русски, болван! Что, не научилась бы? Вся Россия по-русски говорит, а ты что за тупица такой? Ну, назови мне кого-нибудь в нашей семье, кроме тебя, чтоб русского не знал?! Эх, бедный твой дед! Семь лет прожил в России и выучил русский язык лучше самого начальника почты Ивана.

— Што ви гаварице! — удивлялся я.

— Да, да, не таращь, пожалуйста, глаза! Два часа покойный говорил с Иваном, два часа слушал его Иван с разинутым ртом, а потом повернулся к народу и сказал, что подобной русской речи он в жизни своей не слышал. Вот как оно было!

— Нэ может биц! — опять удивлялся я, после чего следовали знакомый свист хворостинки и мое поспешное бегство по направлению к дому учительницы.

— Здравствуйте, учительница! — представал я пред очи учительницы Заблоны.

— Здравствуй! Что мы сегодня будем делать? — вопрошала она.

— Сегодня? Закончу прополку кукурузы, потом — корову на выпас, потом — сбегаю на мельницу, потом — наколю дров, а потом — уроки, — говорил я, мешая русские и грузинские слова.

— Ну, валяй! — благословляла учительница, и я приступал к занятиям. После полудня начиналось выспрашивание пройденного материала.

— Как с кукурузой?

— Все в порядке, учительница!

— На мельницу сходил?

— Сходил, учительница!

— Корову напоил?

— Напоил, учительница!

— Дрова?

— Хватит на неделю!

— Что такое грамматика?

— Грамматика греческое слово!

— Правильно, молодец, ты хороший мальчик! Ну беги домой!

Однажды утром я совсем уже было подготовился к очередным занятиям, как к нам во двор пожаловал Илико.

— Ольга, дорогая моя, одолжи-ка сегодня мне своего Зурикелу!

— Да? А русскому языку ты его будешь обучать, что ли?

— Такому русскому, какому учит его Заблона, я тоже могу научить. Поставлю его на прополку огорода, и так он у меня намахается мотыгой, что его язык тебе китайским покажется! И ни лобио, ни вина за это не возьму!

— Чтоб у тебя язык отсох, кривой черт! А все-таки зачем он тебе понадобился?

— Это уж не твоя забота, дорогая1 Ты только отпусти его.

— Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научится.

— Впериот! — скомандовал Илико и бодро зашагал к воротам,

— В чем дело, Илико? — спросил я.

— Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к Иллариону…

— Это еще зачем?

— Нужно выпросить у него пуда три вина, — знаешь ведь, вино у Иллариона лучшее в ceле.

— Лучше выпроси у бабушки, она не откажет.

— Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не огурцы мариновать собираюсь.

— Так и передам бабушке.

— Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до самых ушей, — и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к Иллариону и попроси — пусть продаст или одолжит вино. Он уважает тебя, не откажет…

— Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси…

— Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает… А если он откажет, тогда…

— Что тогда?

— Тогда… Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он хранит цоликаури (сорт вина). И я выкину с ним такой фокус, что вся деревня говорить будет.

— Какой фокус?

— А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в полночь перекочует в мой кувшин. Понял?

— Да ты с ума спятил, Илико!

— Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь?

— Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку наживешь!

— Ну, ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней табака, и ты — могила. Идет?

— Сейчас же дашь?

— Ну, конечно.

— Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом.

— Ну, смотри!

— До свидания!

Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив меня единственным глазом, проникновенно сказал:

— Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе — все равно что изменить родине. Не забывай об этом…

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся я.

Успокоенный Илико бодро зашагал домой, а я отправился к Иллариону. Солнце щедро подрумянивало рассыпанные по всему балкону сушеные яблоки. Сам Илларион полулежал на разостланной под липой козьей шкуре и очень старательно читал газету недельной давности. В нашем селе вообще не существует сегодняшней, вчерашней и позавчерашней газеты, все газеты недельной давности.

— Здравствуй, Илларион!

— Зурикеле привет!.. Что нужно было чуть свет этому кривому черту?

— Просто так зашел.

— Все же что говорит этот разгильдяй?

— Вина, говорит, хочу. Пойди, говорит, к Иллариону, пусть, говорит, одолжит или продаст три пуда.

— А стрихнина он не хочет?

— Нет, вина, говорит, хочу.

— Такого вина, какое можно на этого сумасброда расходовать, у меня нет!

— Жалко его, дай!

— А он нас пожалел, когда подсунул наперченный табак? А про телеграмму ты забыл?

— Это правда!

— Ну и не уговаривай меня!

— Знаешь, что он сказал!

— Hy?!

— Если, говорит, Илларион откажет, ты, говорит, пометь кувшин с лучшим вином, а я, говорит, его в полночь опустошу в два счета…

— Ах, вот как?! Ну, Зурикела, теперь мне нужна твоя помощь! За мной, знаешь ведь, не пропадет!.. Вечером я сидел у Илико и отчаянно торговался: