Я, Бабушка, Илико и Илларион - [4]

— Подумаешь! Не видал я сивухи!

— Мерзавец! Сивуху поищи у своей бабушки!.. Ну, давай по второй!

— Давай! — охотно согласился я, выпил и вдруг развеселился. Ну и пробирает! Бьет прямо в почки!

— Еще бы — чистая чача (по-грузински и «почка» и «виноградная водка».)!

— Выпьем по третьей, — предложил я.

— Выпьем!

Илларион быстро опрокинул в рот стакан и достал кисет с табаком.

— На вот, возьми мой кисет, табак у меня знатный: стамбульский! — сказал я, протягивая полный кисет.

Илларион взял кисет, понюхал табак, подозрительно взглянул на меня, но все же скрутил козью ножку, зажег, затянулся и… опрокинулся на спину.

— Что с тобой, Илларион?! — кинулся я к нему.

Илларион лежал побледневший, с закатившимися мазами и молчал,

— Мурада, скорей воды! — крикнул я.

Илларион отрицательно покачал головой, медленно приподнялся, долго смотрел на меня покрасневшими глазами, потом глубоко вздохнул и спросил голосом приговоренного:

— Откуда у тебя этот табак?

— Илико подарил. А что?

Илларион наполнил стакан, смахнул слезу, потом простер руку к небу и медленно, торжественно произнес:

— Боже всесильный, покарай всех жуликов и подлецов на свете! Ниспошли на Илико Чигогидзе кару, чтобы корчился он в адских муках и некому было бы подать ему руку помощи, кроме меня! Аминь!

— В чем дело, дядя Илларион?!

— К табаку примешан перец!

— Ну, тогда выпьем по четвертой, и пусть бог накажет Илико! — сказал я, выпил, и вдруг мне захотелось поцеловать длинный нос Иллариона.

— Дядюшка Илларион, дорогой мой, ты лучше всех на свете! Если б ты знал, как я тебя люблю! У тебя длинный нос и доброе сердце. Если бы не ты, мне б вообще незачем жить на этом свете. Поверь мне, дядюшка Илларион! Дай-ка я тебя поцелую!

— Ну, говоря откровенно, Зурико, дорогой, другого такого мальчика, как ты, и свет не рожал! Это пустяки, что я старше тебя на тридцать лет! Был я твоим ровесником! Был. Будешь ты моим ровесником! Будешь. Спрашивается, какая между нами разница? Никакой. Разве имеет значение, у кого больше волос на голове? Не имеет. Мы друзья! А потому — выпьем…

…Средь друзей хожу печальный, Я, Симона, эх, Долидзе… затянул я песню.

— Как это — «печальный»? Что тебя печалит, дорогой? В школе обижают, да? Так вот, запомни мое слово — спалю я вашу проклятую школу! Или, может, враг у тебя завелся? Ты только скажи мне, кто он!

И Илларион потряс ружьем.

— Давай, пли, Илларион! Пусть узнает весь мир, арго мы — это мы! Ау-у-у!..

Илларион спустил оба курка, ружье громыхнуло. эхо, словно пташка в клетке, долго бросалось от горы к горе, потом, найдя выход, выпорхнуло и умчалось куда-то…

…Я проснулся от холода, протер глаза и огляделся. По-видимому, Мурада давно закончил завтрак, убрал все со стола и куда-то ушел…

Я разбудил Иллариона.

— Не стой над головой, точно стражник! — огрызнулся он. — И убери, ради бога, ружье, еще выстрелишь, чего доброго, тогда берегись, расквашу твой дурацкий нос!

— Пройдусь немного, может, зайца встречу…

— Иди, иди… будешь стрелять — не забудь закрыть левый глаз! — крикнул мне вдогонку Илларион.

Не успел я сделать и десятка шагов, как услышал отчаянную ругань Иллариона:

— Вай, чтоб ты околела, паршивая! Дерьмо ты, а не собака! Лаять, что ли, тебе лень, ублюдок несчастный?!

— Что случилось, Илларион? — подбежал я с ружьем наготове.

— Вот, полюбуйся, пожалуйста, — сказал он, протягивая ладонь. На ней чернело несколько зернышек заячьего помета.

— Совсем еще теплые, понимаешь? — простонал Илларион и стал яростно давить пальцем зернышки. — Заяц только что был здесь, а твой проклятый пес и не учуял его!

— Где ты их подобрал?

— Да говорю же тебе, вот тут, рядом, в двух шагах! Ну-ка, живо, заходи сверху, а я подкараулю здесь! Заяц не мог уйти далеко!

Я взвел курок и медленно двинулся вверх по косоropy. Bcкope я увидел общипанные побеги сои и заячьи середы. Они вели к большому кусту орешника. Я несколько раз обошел куст, потом сильно пнул его ногой. Вдруг из куста выскочил заяц — настоящий заяц длинноухий, косой, с белой полоской на спине.

— Держи! — взвизгнул я, словно ошпаренный, и выстрелил.

Заяц, смешно пригнув уши, стрелой помчался вниз.

— Илларион, не упускай его! — орал я.

— Я здесь, не бойся!

На минуту воцарилась гробовая тишина. Затем я услышал щелканье курка, потом Илларион громко сплюнул, потом что-то плюхнулось, раздались проклятия, стоны, вздохи и потом вдруг:

— Держи, держи, Зурикела, он бежит к тебе!

Я присел и вскинул ружье… Неожиданно где-то внизу бабахнул выстрел, другой, и в тот же миг раздался душераздирающий собачий визг. В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я без звука опустился на землю…

— Мурада, дорогой, взгляни на меня! — Я поцеловал своего верного пса и горько зарыдал.

— Не плачь, сынок, возьми себя в руки, — сказал Илларион, смахивая слезу.

Мурада приоткрыл глаза и взглянул на нас. Плакали все трое — я, Илларион и Мурада.

— Тебе больно, Мурада?

«Очень», — вздохнул бедный пес.

— Эх, почему у меня не отсохнут руки и не ослепнут глаза! — воскликнул Илларион.

«Ладно уж, Илларион, не убивайся… Не нарочно ведь — спьяна… Кроме того, знаю же я нрав твоего ружья — из него выстрелишь во врага, угодишь в друга… Помнишь, точно так же ты подстрелил свою собаку… Так что не стоит сокрушаться… Я на тебя не в обиде… Одно досадно: Ефросинэ будет рада! А впрочем, бог с ней, пусть радуется…» Сказав все это про себя, Мурада ласково потерся мордой о колено Иллариона.