Я, Бабушка, Илико и Илларион - [5]

— И он должен псом называться, а Илико — человеком! Где же тут справедливость~! — вздохнул Илларион.

— Мурада, крепись, дружище! Потерпи немного! — нагнулся я к Мураде.

«Ну, нет, брат, плохи мои дела… Как это у вас говорится? „Заживет, как на собаке“! А я вот умираю… Умираю, Зурикела…»

— Крепись, крепись, Мурада. Будь до конца мужественной собакой, — упрашивал Илларион.

«Вам, людям, горя мало: умрете — похоронят, оплачут. A кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки потому, чтобы трупы наши не воняли…» По телу Мурады пробежала дрожь.

— Илларион, на помощь, Мурада умирает! — закричал я.

«Прощайте…» — Мурада в последний раз взглянул на меня, закрыл глаза и застыл.

— Кончился, чтоб отсохли мои руки, — тихо произнес Илларион и вытер рукавом слезы…

…Вопли и причитания бабушки всполошили все село. Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они возмутились:

— Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело — поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья!

И разошлись…

Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал:

— Должны похоронить. Вон там, под чинарой!

Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый тост произнес Илларион

— Зурико, сынок мой, — начал он, — безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем!

— Благодарю тебя, Илларион… Выпьем!

— Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и чтобы это горе было последним в твоей семье!

— Спасибо, Илларион!

Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.

— Плакальщики пришли, — сказал Илларион.

— Это собака Симона-мельника, мать Мурады, — сказал я.

— Господи помилуй! Поди сюда, собака!

Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю.

— Собака, а ведь тоже чувствует! — сказал я.

— За родителей Мурады! Будь здорова, собака!

Это я, окаянный, взял грех на душу! — сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки.

— Гляди, вот собака Асало… Эта — Датико… Вон та — Деспинэ… Эта — Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? — спросил Илларион.

— Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, — ответил я.

— И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!

— Хозяин! — послышалось у калитки.

— Кто там?

— Можно к вам?

— Пожалуйста!

Во двор вошел семилетний мальчуган — сын Махаре Гогичайшвили.

— В чем дело, сынок? — спросил Илларион.

— Телеграмма на ваше имя!

— Покажи!

Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать.

"Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату. Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз соберетесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня с собой. Целую обоих в лоб.

Ваш скорбящий друг".

— Без подписи! — сказал Илларион. — От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, — обратился он к Мальчику. — Иди, иди, не бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.

— Говори, кто дал телеграмму?

— Не скажу, убьет!

— Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! — сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой.

— Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет.

— Илико, говоришь?

— Илико.

Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:

— Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!..

Мне искренне стало жаль Илико.

Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал…

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку, Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной — в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.

Мой учебный день начинался так:

— Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться! Опоздаешь! — доносился со двора голос бабушки.

Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате, громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой: