Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [87]
Недаром ведущий российский криминальный антрополог рубежа веков Д. А. Дриль[914] в 1883 году успешно защищает в Харькове диссертацию о малолетних преступниках, которую юридический факультет Московского университета перед тем отклонил как исследование не столько криминологическое, сколько медицинское[915]. В Харькове же судебная психиатрия уже утвердилась стараниями Владимирова и Ковалевского, поэтому идеи Дриля, испытавшего влияние позитивной школы, здесь были восприняты с пониманием[916].
Именно харьковская школа судебной психиатрии рассматривает теории вырождения и атавизма как взаимодополняющие, тем самым расширяя (как и на Западе) возможности повествования о преступности в рамках судебно-медицинских анализов. Так, Ковалевский постулирует биологическое родство между «помешанными от природы» и «преступниками от рождения», рассматривая оба феномена как «явления человеческого вырождения»[917]. При этом русский психиатр ссылается не только на «Преступного человека» Ломброзо, но и на краниометрические работы Морица Бенедикта[918]. Концепция вырождения выступает монокаузальным объяснением двух разных отклонений, которые объединяет общее несоответствие биологически-антропологической норме:
Помешанные же и преступники от рождения несомненно находятся между собой в родстве. Несомненно то, что психопаты от рождения, как идиоты и пр., составляют класс людей sui generis, особенный, отличающийся от обыкновенных людей в физическом, умственном и нравственном отношениях. ‹…› Особый преступный класс людей ‹…› представляет вырождение человеческого рода. Порода этих людей не улучшается, а именно ухудшается и ведет к ухудшению [sic!] и вымиранию. ‹…› [П]реступление и помешательство – явления человеческого вырождения ‹…›. В мозгу преступников и в мозгу помешанных от природы существуют такие количественные или качественные – химические или молекулярные изменения, которые, при тех или других условиях воспитания, обязательно дадут уклонения в ощущениях, мышлении и действиях, выражаемые в одних случаях в виде преступления, а в других в виде помешательства[919].
В 1884 году на страницах харьковского психиатрического журнала появляется криминально-антропологическое исследование московского военного врача С. А. Белякова. Опираясь на краниометрические данные, автор устанавливает аналогичное патологическое сходство между преступниками, атавизм которых считает бесспорным, и душевнобольными[920]. Криминолог Р. Р. Минцлов тоже подчеркивает атавистическую природу преступника, считая его «дикарем в цивилизованном обществе»[921] ввиду «интеллектуальной и нравственной неразвитости»[922]. Русская судебная психиатрия 1880–1890‐х годов постоянно подчеркивает атавистическую сущность «прирожденных преступников», отличающую их от нормальных людей[923], главным образом в контексте такой этиологии преступления, которая связывает дегенеративную природу тяжких преступников с их «моральным помешательством», представляющим собой следствие задержки развития[924]. В рамках судебно-психиатрических анализов, прежде всего у Ковалевского, это сочетание концепции атавизма, основанной на методе аналогии, и причинно-следственной теории вырождения способствует развитию новых повествовательных моделей преступности, позволяющих усилить эпистемологические возможности нарратива о вырождении мифопоэтическим изображением прирожденного преступника как воплощенного зла.
В контексте возросшего после проведения судебной реформы 1864 года интереса к уголовным процессам, которые российская общественность, по словам знаменитого юриста А. Ф. Кони, воспринимала как своего рода увлекательные «театральные представления»[925], растет и популярность судебной психиатрии. Российские залы судебных заседаний становятся ее подмостками, а психиатрические экспертные заключения подробно обсуждаются в печати[926]. Возникающая в эти годы казуистическая судебно-медицинская литература стремится не только познакомить юристов и медиков с новой областью знаний на материале конкретных случаев и завоевать научный авторитет[927], но и утолить ту жажду сенсационных, зрелищных уголовных процессов, которая начиная с 1860‐х годов притягивает русскую публику в суды. Таким образом, подобная литература повторяет успех «интересных» криминальных случаев, история которого в западноевропейских культурах начинается не позднее выхода «Собрания знаменитых и интересных процессов» («Causes célèbres et intéressantes», 1734–1743) Франсуа Гайо де Питаваля и достигает высшей точки к концу XIX века[928].
Важную роль в развитии судебно-медицинской казуистики с самого начала играет судебная психиатрия, в частности П. И. Ковалевский, который в 1880 году выпускает первый русский сборник подобного рода под названием «Судебно-психиатрические анализы»; уже в 1881 году выходит второе, расширенное издание[929]. Опираясь на вышеупомянутое представление об органическом «родстве» прирожденных преступников и дегенератов, Ковалевский вводит криминально-антропологический образ преступника в повествование о вырождении – жанр, которым ученый, как мы могли уже убедиться, владеет мастерски (гл. IV.2). Прирожденный преступник, изображаемый как дегенерат от рождения, становится протагонистом истории, демонстрирующей его завораживающую и вместе с тем пугающую антропологическую «инаковость», впоследствии «укрощаемую» аналитическим взглядом рассказчика-психиатра. Основным повествовательным принципом анализов Ковалевского выступает удивление. Читателя изумляют чудовищная жестокость злодея и полная неожиданность содеянного; однако не менее поразителен и семиотический результат, которого добивается психиатр, сначала предъявляющий читателям якобы необъяснимые судебно-медицинские признаки, а затем, словно Шерлок Холмс от науки, толкующий их как «очевидные» приметы вырождения.
