Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [85]
Этот псевдосиллогизм, призванный установить логическую связь между преступностью, нравственным помешательством и эпилепсией, не маскирует, а лишь сильнее подчеркивает редукционистскую суть ломброзианства. Центростремительный характер отождествления по аналогии противостоит центробежным силам, рождающимся вследствие введения дифференцирующих категорий в изначальную концепцию атавизма[889]. «Бесструктурная структура» криминальной антропологии Ломброзо – результат постоянных (и неизменно провальных) попыток логически обосновать умозаключения по аналогии, от которых ученый не может и не хочет отказаться.
Такая динамика «Преступного человека», с научной точки зрения шизофреническая, обнажает истинную суть учения Ломброзо, которую Петер Штрассер относит к области мифологического мышления[890]. Редукционистское проведение аналогий, подрывающее любые критерии дифференциации, проистекает из «диктата тотальности», стремящегося утвердить мифологизированное представление о всецело «звериной» природе преступника[891]. Рассматривая прирожденного преступника как «дикаря, попавшего в наш цивилизованный мир»[892], Ломброзо моделирует мифологическую «тотальность», сохраняющую «символические отношения со всеми аспектами царства смятения, хаоса, зла, ночи»[893]. Вышеупомянутый подход к преступности как к естественному явлению подразумевает мифологизированную «этизацию» атавистического дикаря как воплощенного звериного начала, как проявления «природного демонизма, с самого начала пронизывающего, по мнению Ломброзо, любые проявления жизни»[894]. Таким образом, в глазах итальянского ученого преступность – это не только атавистический регресс к более ранней эволюционной стадии, но и «вторжение демонической природной стихии» в цивилизационный порядок[895].
Представление о чудовищной сущности прирожденного преступника отчетливо отразилось в ретроспективном описании «открытия» ученым атавизма при исследовании тела разбойника из Калабрии по фамилии Вилелла. Этот рассказ приводится во введении, написанном Ломброзо для английского издания книги его дочери Джины Ломброзо Ферреро «Criminal Man According to the Classification of Cesare Lombroso» (1911):
После его [Вилеллы] смерти, наступившей одним серым, холодным ноябрьским утром, мне было поручено провести аутопсию. Вскрыв череп, я обнаружил в затылочной части, точно на том месте, где у нормального черепа имеется выступ, отчетливое углубление; я назвал его средней затылочной ямкой из‐за расположения точно посередине затылка, как у низших зверей, прежде всего грызунов. Как и в случае с животными, наличие этого углубления сопровождалось гипертрофией червя мозжечка, известного у птиц как средний мозжечок. Меня посетила не просто идея, но откровение. При виде того черепа мне, будто на просторной равнине, предстала, озаренная светом пламенеющих небес, природа преступника – атавистического существа, в котором воспроизведены свирепые инстинкты первобытного человечества и низших зверей. С анатомической точки зрения этим объяснялись громадные челюсти, высокие скулы, выступающие надбровные дуги, малочисленные линии на ладонях, огромный размер глазных орбит, оттопыренные или плотно прижатые уши, встречающиеся у преступников, дикарей и обезьян, нечувствительность к боли, чрезвычайная острота зрения, татуировки, чрезмерная леность, пристрастие к оргиям и непреодолимая жажда творить зло ради него самого, желание не только умертвить жертву, но и изуродовать труп, терзать его плоть и пить из него кровь[896].
Этот пассаж указывает (с почти избыточной отчетливостью) на мифопоэтическое измерение книги Ломброзо, черпающей тропы, риторические фигуры и повествовательные шаблоны из готической литературы и литературы ужасов[897]. Хрестоматийным примером такого «обмена образами и художественными приемами между криминологией и литературой»[898] выступает роман Б. Стокера «Дракула»: если Ломброзо описывает прирожденного преступника как вампира, то неудивительно, что граф Дракула изображается как прирожденный преступник, уничтожить которого удается лишь благодаря обращению к ломброзианской криминальной антропологии, позволяющей героям понять и спрогнозировать поведение графа[899].
Слияние концепций атавизма и вырождения – иными словами, аналогической и каузальной форм мышления – решающим образом повлияло на рассказ о преступности, ведущийся на стыке психиатрии и криминальной антропологии, о чем пойдет речь в дальнейшем. Особенно ярко мифопоэтическое измерение криминальной антропологии проявилось в жанре судебно-психиатрического анализа, в рамках которого идея преступности как атавистического зла внедряется в повествовательную схему вырождения.
Формирование концепций атавизма и врожденной преступности в российском криминологическом дискурсе 1880–1890‐х годов проходит под знаком общеевропейской бурной полемики между (французской) психиатрией и (итальянской) криминальной антропологией, развернувшейся, в частности, на международных криминально-антропологических конгрессах в Париже (1889), Брюсселе (1893) и Женеве (1896)
