Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [84]
Возвращение первобытного начала в лице преступника рассматривается итальянским психиатром как своеобразное биологическое возрождение, поддающееся анатомическому и физиогномическому описанию, однако в конечном счете необъяснимое с точки зрения медицины. Ломброзо обнаруживает у преступника такие анатомические черты, как знаменитая средняя затылочная ямка (fossa occipitale mediana) – особенность строения черепа, найденная ученым при исследовании тела разбойника с юга Италии по фамилии Вилелла[870]. Однако Ломброзо не удается отыскать эволюционных причин появления этой атавистической аномалии. Иногда он вообще отказывается от проведения каких-либо различий и превращает аналогию в отождествление: «[Преступники] говорят по-другому, потому что чувствуют по-другому; они говорят как дикари, потому что они и есть дикари, живущие посреди цветущей европейской цивилизации»[871]. При этом аналогии становятся возможными на любом уровне, а каждый признак наделяется равно всеобъемлющей значимостью, будь то средняя затылочная ямка, татуировки или неспособность к раскаянию[872].
Этот неустанный поиск атавистических признаков позволяет взглянуть на «Преступного человека», объем которого увеличивается с каждым изданием, как на своего рода «энциклопедию преступлений»[873], а на автора – как на универсального ученого[874]. Каждый «открытый» факт встраивается в синтагматический ряд девиации на основании подобия, которое можно описать термином Людвига Витгенштейна «семейное сходство»[875]. Ломброзо интерпретирует любые девиантные явления с естественной точки зрения, приравнивая их к инстинктам и утверждая тем самым регрессивную сущность отклонений[876]. Влияние девиации на цивилизованное общество может быть как негативным, разлагающим, так и позитивным, преобразующим: первый вариант представлен преступниками и проститутками, второй – гениями и революционерами[877].
Впрочем, неустанная измерительная деятельность Ломброзо[878] не позволяла ему даже отчасти подкрепить свои гипотезы эмпирическими доказательствами, в чем его не раз упрекали критики[879]. Поэтому числа, таблицы и статистические данные, которым в работах ученого отводится значительное место, функционируют скорее как «наглядные свидетельства»: «Черепные аномалии важны были не по причине непременного наличия их у преступников, а из‐за предоставляемой ими возможности установить связь между преступностью, с одной стороны, и дикой природой хищников и плотоядных растений – с другой»[880]. Визуальное соответствие эмпирическим данным как «самоочевидным доказательствам» составили знаменитые портреты преступников, помещенные в книге Ломброзо и призванные обеспечить видимость зла в лучших традициях физиогномики[881].
Необходимость опытной проверки своих идей, резко критикуемых международным профессиональным сообществом, заставила Ломброзо ввести в теорию атавизма категории дифференциации и не только представить преступника в качестве самодостаточной монады, но и поместить его в контекст причинно-следственных связей[882]. В третьем издании своей работы (1884) Ломброзо ограничивает проявления атавизма фигурой прирожденного преступника и вводит другие классы, в частности случайных и привычных преступников, чтобы принять во внимание и внешние факторы преступности, подчеркиваемые его учеником Энрико Ферри[883]. Вместе с тем Ломброзо обращается к патологическому началу с целью дать атавистическому регрессу убедительное медицинское объяснение, а также говорит о «задержках развития» (arresti di sviluppo) на основании теории рекапитуляции, которую, в отличие от Эрнста Геккеля, интерпретирует не с морфологической, а с социокультурной точки зрения[884]. Задержки развития Ломброзо считает наследственно обусловленными проявлениями дегенерации[885]. В ломброзианском истолковании, отличном от психиатрических взглядов того времени, вырождение рассматривается как регресс, обнажающий первоначальную, «первобытную» человеческую природу. Преступники – это «ущербные цивилизованные люди», неспособные преодолеть более раннюю стадию филогенеза, на которой преступность была явлением естественным[886].
Такая этиология преступности обнаруживает типичное для Ломброзо редукционистское качество. Постулат о задержках развития позволяет отождествить преступные наклонности с «нравственным помешательством» (moral insanity), так как отсутствие способности к моральному суждению якобы типично для ранних этапов фило– и онтогенеза[887]. Редукционистская мысль Ломброзо, которая уничтожает любые различия, сводя их к одному и тому же феномену, особенно ярко проявляется начиная с четвертого издания «Преступного человека», где новым столпом концепции становится эпилепсия, или «эпилептоидное состояние»:
Подобно тому как нравственное помешательство сливается со своей высшей ступенью – врожденной преступностью, так и в хронических припадках преступника-эпилептика, острых или приглушенных, выражается высшая степень нравственного помешательства; в относительно спокойные периоды обе формы проявляются одинаково. А так как две вещи, которые тождественны третьей, тождественны между собой, то прирожденная преступность и моральное помешательство – это, бесспорно, не что иное, как разновидности эпилепсии
