Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [83]
В следующей главе, VI.2, предпринята попытка проанализировать существующие в русской литературе конца XIX века формы повествования о преступности, взаимодействующие с научными нарративными моделями атавизма и дегенерации. С этой точки зрения особый интерес представляют три типа текстов. Во-первых, это литературно-критические очерки судебных психиатров В. Ф. Чижа и П. И. Ковалевского, воспринимающих и (превратно) интерпретирующих русскую литературу – от Ф. М. Достоевского до А. П. Чехова – о преступниках и каторжниках как медицинские описания частых случаев, иными словами, как совокупность научных анализов, посвященных прирожденным преступникам. Во-вторых, речь пойдет о фикциональных и фактуальных текстах на тему преступности, авторы которых – от Ф. М. Достоевского до Л. Н. Толстого, от А. И. Свирского до В. М. Дорошевича – освобождаются от герменевтического «господства» судебной психиатрии, заставляя последнюю «предстать перед судом» и оспаривая ее путем иронии, карнавализации и аргументированного опровержения. Наконец, я обращусь к очерковой литературе о жизни трущоб и покажу, каким образом такие авторы, как В. В. Крестовский, В. А. Гиляровский и А. И. Свирский, используют заимствованные из криминальной антропологии мотивы, тропы и образы для изображения преступности в рамках этих «пространств вырождения», этих гетеротопий девиации.
VI.1. Аналогия, причинность, повествовательность. Атавизм и вырождение в криминальной антропологии и психиатрии
Победоносно утверждаясь по всей Европе конца XIX века в качестве универсальной объяснительной схемы «социальных патологий», концепция вырождения сближается с другими биомедицинскими повествовательными моделями, включая криминальную антропологию Чезаре Ломброзо[861]. В результате этого сложного, противоречивого сближения теория дегенерации обретает статус мощного инструмента, который помогает «защищать общество»[862] от преступности, воспринимаемой отныне как отклонение от медицинско-биологической нормы. Эпистемологическую ценность теория эта опять-таки черпает из собственной нарративной фактуры, позволяющей уменьшать и преодолевать сложность и случайность разобщенных криминальных явлений путем включения их в стройное медицинское повествование. При этом научная значимость нарратива о вырождении в рамках дискурса о преступности зиждется прежде всего на напряжении, возникающем между двумя разными формами мышления: аналогией и причинностью. Несмотря на общий для криминальной антропологии и теории вырождения постулат биологической основы преступности, в них используются разные концепты, которые, обнаруживая множество точек соприкосновения, опираются на принципиально различные формы мышления. Если теория атавизма, ядро ломброзианской криминальной антропологии, покоится на аналогии, проводимой между «прирожденным преступником» (criminale nato) и «примитивным», «первобытным» человеком, то психиатрия предлагает объяснительную модель преступности как результата вырождения, устанавливая тем самым причинно-следственную связь между патологией и девиацией. Как будет показано в дальнейшем, именно объединение обеих моделей и соответствующих форм мышления играет решающую роль в реализации повествовательного потенциала, который особенно ярко раскрывается в написанных русскими психиатрами судебно-медицинских анализах.
Криминальная антропология тесно связана с именем Чезаре Ломброзо, создателя так называемой «позитивной школы» итальянской криминологии. На рубеже веков эта школа предложила новые подходы к исследованию преступности, завоевавшие международное признание и ставшие предметом бурных споров[863]. В отличие от классической криминологической школы, основы которой заложил Чезаре Беккариа, представители позитивной школы сосредоточиваются не на преступлении как «юридической абстракции», а на фигуре самого преступника с его психофизическими характеристиками, поддающимися количественному определению[864]. В своем главном труде «Преступный человек» («L’uomo delinquente», 1876–1897)[865] Ломброзо постулирует радикальное отличие от антропологической нормы, свойственное определенным типам преступников и расцениваемое ученым как проявление атавистического регресса. Концепция «прирожденного преступника» (criminale nato) подразумевает радикальную биологизацию преступности, рассматриваемой отныне не только как социальная аномалия, но и как медицинская проблема[866].
Выше уже было сказано, что ломброзианская теория атавизма не тождественна теории вырождения, так как эти концепции основаны на разных формах мышления. Ненормальность прирожденного преступника, не связанная с охватывающими несколько поколений процессами наследования, изначально мыслится Ломброзо чисто аналогически и не предполагает причинности[867]: доказательствами существования «антропологической разновидности» homo delinquens, чья склонность к нарушению закона носит врожденный характер, служат многочисленные морфологические, психологические и социокультурные признаки, позволяющие выявлять значимые аналогии между преступниками, «естественными народностями» (
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.