Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [74]
Однако такое (частичное) признание творчества Боборыкина не распространяется на роман «Из новых», занимающий особое место в творчестве русского натуралиста. Роман этот, увидевший свет в 1887 году в ежемесячнике «Вестник Европы», обладает линейным сюжетом в сочетании с простой системой персонажей и заметным уменьшением описательности. Структура этого романа противоположна устройству других романов Боборыкина – как правило, центробежному, – где наличие нескольких сюжетных линий и множества персонажей, главных и второстепенных, приводит к расшатыванию твердых повествовательных структур и распылению смысла. Такой необычной структурной прямолинейностью роман «Из новых» обязан нарративу о вырождении, положенному в основу сюжета[770]. В центре художественного мира находится не столько среда, сколько единственная героиня со своей наследственностью[771]. Кроме того, именно использованием нарратива о дегенерации объясняется тот факт, что типичный для романов Боборыкина недостаток действия превращается в недостаток напряжения. В этом романе писатель почти отказывается от драматических сцен, которые в других произведениях обычно чередуются с пространными описательными пассажами, и сводит сюжет к процессу деградации героини[772]. Поскольку основным содержанием романа является рассказ о ее неоднократных неудачных попытках вырваться из нарратива о вырождении, уровень событийности романного действия при этом тоже снижается.
Героиня романа «Из новых» – Зинаида Мартыновна Ногайцева, внебрачная дочь душевнобольного Мартына Лукича Ногайцева и танцовщицы Людмилы Мироновны Расшивиной. На момент начала действия двадцатитрехлетняя Зинаида, детство и юность проведшая за границей вместе с двоюродной сестрой Софьей, живет в Петербурге. Главной составляющей характеристики героини выступает картина ее болезни. Биография Зинаиды во многом напоминает медицинскую карту – факт, который девушка целенаправленно пытается скрыть:
С шестнадцати лет у нее стали появляться признаки малокровия, мигрени, сердцебиение ‹…›. Она боролась с этими «sales infirmités» (она их сама так называла), скрывала их, не лечилась, чтобы никто из тех, кто мог выбрать ее себе в жены, ни от кого не услыхал, что она болезненная. Только цвет лица выдавал ее; но он многим нравился[773].
Ключевую роль в этом анамнезе, приводимом в экспозиции романа, играет наследственность Зинаиды, вобравшая негативные факторы со стороны обоих родителей:
На нее здесь напала небывалая вялость ‹…› и недовольство всем ‹…› а еще больше – сознанием того, что она – дочь Мартына Ногайцева, беспутного и полусумасшедшего ‹…›. Еще сильнее давило ее и то, что ее мать – ‹…› состарившаяся, разбитая, смешная, в ее глазах, отставная танцовщица. ‹…› Откуда у нее ее болезненность? ‹…› Отец ‹…› близок к полному сумасшествию. ‹…› Да, она – его кровь, она ему обязана своим душевным складом. ‹…› От матери идет нервность, малокровие, физическая сторона немощей[774].
Благодаря преобладанию в романе персональной повествовательной ситуации, такое осознание момента наследственности подается преимущественно в виде внутреннего монолога героини. Осознание действующими лицами собственной дегенерации, характерное для русского романа о вырождении с самого начала, переходит здесь в новое качество, так как Зинаида надеется, что понимание сути дегенеративного нервного расстройства позволит контролировать болезнь. Этот бунт против нарратива проходит, как будет показано, два этапа, причем используются две разные стратегии. Повторный крах попыток героини подчинить себе нарратив и управлять им показывает всю трагическую непреодолимость семантической границы, явившейся отправной точкой дегенерации. Таким образом, в романе «Из новых» инсценируется не столько прогрессирующий процесс вырождения[775], сколько парадигматическое нанизывание эпизодов, вновь и вновь подтверждающих границу между нормальным и патологическим, на которую раз за разом, словно на непреодолимую стену, наталкивается Зинаида[776].
Как видно из сказанного выше, первая Зинаидина «стратегия обретения контроля» состоит в сокрытии видимых проявлений своей болезни. Начитавшись специальной литературы, героиня полагает, что познала собственную «натуру»[777]. Поэтому ей кажется, что она сумеет подавить симптомы своего нервного расстройства. Наряду с попытками скрыть болезнь Зинаида, питающая неприязнь ко всему русскому, включая свое русское имя, отрицает также свое социально-биологическое происхождение и культурные корни
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.