Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [70]
Если минималистическое, построенное по принципу серийного повтора изложение в психиатрических анализах Маньяна объяснялось отсутствием генеалогической перспективы и, соответственно, невозможностью показать прогрессирующий характер вырождения, а изменчивое многообразие патологий уравновешивалось парадигматической и синтагматической однородностью повествования (гл. II.1), то Ковалевский строит свой анализ вымышленного случая, охватывающего череду поколений, таким образом, чтобы добиться минимального уровня событийности. Это удается ему прежде всего благодаря искусному использованию повествовательной точки зрения, напоминающей похожие нарративные приемы в историях-примерах Э. Крепелина[719].
Разнообразие неврозов во втором поколении Демидовых раз за разом приводит к странным происшествиям, мнимую необъяснимость которых Ковалевский искусно подчеркивает при помощи повествовательного приема внутренней фокализации. Так, многообразные симптомы неврастении у первого сына Михаила Александровича, Миши, Ковалевский изображает посредством несобственно-прямой речи, передающей внутреннюю неуверенность персонажа, не понимающего истинной природы патологических проявлений. Колебания Миши между предельной собранностью и полной неспособностью сосредоточиться, по видимости беспричинные, автор сначала показывает глазами самого персонажа: «Ну, скажите, разве не с ума сходит человек!.. Разве можно покойно существовать при таких условиях… Что же это – болезнь? Слава Богу, у него нет ни лихорадки, ни кашля, ни болей нигде… К доктору… совсем излишне»[720]. Лишь в конце сцены авторский голос рассказчика-психиатра объясняет, что непонятные явления – это симптомы неврастении, которая составляет одну из граней истории вырождения Демидовых и главной причиной которой, соответственно, служит дурная наследственность.
Очерк Ковалевского наглядно показывает: детерминистский нарратив влечет за собой принципиальную редукцию событийности. Несмотря на разнообразие патологических проявлений, судьбы всех братьев и сестер Демидовых похожи, так как все это варианты одной и той же парадигмы вырождения. Усиление патологии проявляется в том, что дегенеративный процесс повторяется во всех более серьезных формах, в конце концов полностью поглощая отдельно взятые истории и оставляя все меньше простора для рассказа. Так, повторение одного и того же приводит к тому, что если изображение неврастенической неспособности Миши сосредоточиться на учении занимает много места и изобилует подробными описаниями его причудливых болезненных фантазий[721], то аналогичной особенности его сестры Нади – повторению того же самого изъяна – уделен единственный лаконичный абзац: «Надя не могла долго останавливаться на одном каком-нибудь предмете и непрестанно перескакивала от книги к книге и от занятия к занятию»[722].
В третьем поколении Демидовых мы и вовсе сталкиваемся с полной утратой «способности [истории] быть рассказанной» (Erzählbarkeit): на его представителях лежит печать психофизического вырождения – вот и все, что Ковалевский может о них поведать. О шестерых детях Нади, например, говорится лишь следующее: «У нее было шесть детей, и все они вышли какие-то неудачные и в смысле их способностей, [и в] смысле здоровья»[723]. Затухание нарратива соответствует биологическому угасанию рода, которое наметилось уже в третьем поколении. О детях Ольги Михайловны Ковалевский пишет с заметным уклоном в евгенику: «К счастью, все их дети умирали в детстве от воспаления мозга и они не оставили после себя потомства»[724]. Здесь окончательно раскрывается суть жизни Демидовых: неудержимый дегенеративный процесс вымирания.
Свой вариант вышеописанного взаимодействия психиатрии и литературы, выразившегося в жанрах патографии и психиатрической истории болезни, существует и в русской натуралистической литературе того времени. По завершении этапа первичного восприятия золаистской повествовательной модели (гл. II и III) писатели-натуралисты начали изображать вырождение и неврастению уже в непосредственном диалоге с отечественной психиатрией. Примером натуралистического изображения душевной жизни неврастеников, всего хаоса их впечатлений и ощущений в соответствии с психиатрическими повествовательными моделями служит среди прочего книга А. В. Амфитеатрова «Психопаты» (1893)[725], оказавшая очевидное, однако до сих пор не исследованное влияние на похожие формы нарративного изображения прогрессирующего психического распада в русском символизме (в частности, на роман Федора Сологуба «Мелкий бес» [1907]).
Что касается собственно нарратива о вырождении, то в 1880‐х годах к нему обращаются такие писатели-натуралисты, как Иероним Иеронимович Ясинский и Петр Дмитриевич Боборыкин (гл. IV.3). Оба воспринимают свойственную ему детерминистскую безысходность и создают произведения о современной «нервной слабости». Хотя Ясинский и Боборыкин, в отличие от Мамина-Сибиряка (гл. III.3), подтверждают эпистемологическую действенность нарратива о вырождении, они постоянно испытывают границы этого нарратива, изображая неудачные попытки героев освободиться от его власти. В повести «Старый сад» (1883) Ясинский, подобно Ковалевскому и Мержеевскому, сочетает нарратив о вырождении с социальной проблематикой модернизации, однако, в отличие от обоих психиатров, делает это не столько с целью обозначить свою консервативную политическую позицию, сколько в качестве пародийного опровержения народнических повествовательных моделей. Именно их крах инсценируется при помощи нарративной схемы вырождения.
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.