Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [67]
Очерк В. Ф. Чижа «Достоевский как психопатолог» (1885) служит ранним русским образцом взаимодействия психиатрии и литературы, характерного для европейского долгого XIX века[687]. Чиж, до 1885 года работавший в Лейпциге у основоположника экспериментальной психологии Вильгельма Вундта, а в 1891 году сменивший Эмиля Крепелина на кафедре психиатрии в университете Дерпта, публикует свою работу о Достоевском с очевидной целью: использовать творчество и авторитет русского писателя для легитимации новых для России психиатрических концепций, сторонником которых выступает сам, – в частности, теории вырождения. Текст Чижа принадлежит к широкому европейскому контексту, на который автор открыто ссылается, упоминая «обширную литературу о Шекспире как психопатологе»[688]. Вместе с тем очерк этот кладет начало традиции психиатрического подхода к творчеству Достоевского, подчеркивающего его диагностический «гений»[689] и в положительном ключе перетолковывающего отрицательную оценку его «жестокого таланта» (Михайловский) к изображению психопатологических характеров, которую высказывала русская «левая» литературная критика 1870–1880‐х годов[690].
Чиж считает Достоевского «гениальным» психиатром ante litteram, который, не обладая психиатрическими познаниями, точно изобразил в своем творчестве психические болезни и дал им правильное толкование:
‹…› многое, очень многое, если не все известное в психиатрии можно изучить в произведениях Достоевского ‹…›. Благодаря своему гению Достоевский далеко опередил науку ‹…›. Не может быть сомнения в том, что Достоевский даже поверхностно не был знаком с теоретической, научной психиатрией[691].
Чиж неоднократно подчеркивает, что «‹…› и психиатры, и Достоевский дают на этот вопрос одинаковый ответ»[692], тем самым превращая персонажей писателя в пациентов, чье болезненное душевное состояние «доказывает» упомянутые теории:
Такое согласие между психиатром и художником встречается нечасто. Уже из моего изложения видно, как согласны наблюдения Достоевского с положениями психопатологов, так как я просто эти положения иллюстрирую, так сказать, примерами, взятыми из Достоевского; характеристика и жизнеописания действующих лиц – просто истории болезней ‹…›[693].
Наибольший интерес в работе Чижа представляют не встречающиеся время от времени ошибочные суждения по вопросам эстетики, а структурная близость к клиническим историям вырождения и размывание границы между вымышленными и эмпирическими фактами[694]. На это же указывает и приведенное выше отождествление жизнеописаний персонажей с «историями болезней»: недаром Ковалевский именно так озаглавил свой психиатрический анализ вымышленной семьи, приведенный в книге «Нервные болезни нашего общества». Поскольку протекание болезни во времени становится значимым в психиатрическом дискурсе – ведь «лишь истории болезней могут обеспечить некоторую закономерность, преодолевающую запутанный, разрозненный характер отдельных клинических картин»[695], – то вымышленные истории служат «образцовыми» анализами такого рода, пластично и без «потерь на трение» моделируя заранее заданную повествовательную схему. Это в первую очередь касается теории вырождения, приобретающей научную убедительность лишь благодаря эпистемологическим преимуществам генеалогического повествования и, следовательно, сильно зависящей от повествовательного мастерства рассказчика-психиатра (гл. II.1).
Если Достоевский, по мнению Чижа, рассказывает истории как психиатр, то сам Чиж выступает в своем очерке не только критиком, который их интерпретирует, но и «вторичным» рассказчиком, использующим романы Достоевского в качестве своеобразного «сырья» для составления историй болезней, воспроизводящих структуру соответствующего психиатрического жанра. Такая двоякая – герменевтическая и вместе с тем нарративная – роль позволяет Чижу очистить психопатологическую сторону романов Достоевского от всего того, что тревожит и поражает, и, соответственно, «нормализовать» ее с позиции психиатра-диагноста. С одной стороны, речь идет о диагностике отдельных душевных болезней конкретных персонажей (например, врожденного слабоумия Алеши в «Униженных и оскорбленных», нравственного помешательства Свидригайлова в «Преступлении и наказании» и т. д.). С другой стороны, именно повествовательная модель вырождения позволяет упорядочить бушующий хаос патологического. Таким образом, Чиж сочетает повествовательное мастерство с герменевтическим подходом.
Как и в психиатрических анализах В. Маньяна (гл. II.1), в работе Чижа нарратив о вырождении функционирует как схема, выстраивающая разрозненные явления в стройное повествование и тем самым наделяющая их смыслом. Именно эту повествовательную схему убедительно воспроизводит Чиж, сегментируя художественный мир романов Достоевского и по-новому организуя выделенные фрагменты. По мнению автора, дегенеративные процессы проявляются не только у троих братьев Карамазовых[696], но и у Раскольникова («Преступление и наказание») и Сокольского («Подросток»): «В глазах психиатра так много общего между тремя братьями Карамазовыми, Раскольниковым, молодым Сокольским („Подросток“), что эти пять лиц составляют одну группу»
