Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [66]
Итак, наследственность в деле развития в обществе душевных и нервных болезней имеет то серьезное значение, что она обязательно, в силу закона воспроизведения себе подобного потомства, в последующих поколениях дает нервные и душевные заболевания. Это факт, не подлежащий сомнению, факт, совершающийся у нас на глазах[680].
За этим (почти наивным) признанием неразрешимой дихотомии метафизической тайны и объективных фактов, заключенной в законе наследования, следует пространный анализ конкретного случая, на примере которого Ковалевский объясняет читателю-неспециалисту суть теории вырождения. Под заголовком «История болезней»[681] ученый рассказывает вымышленную историю семейства Демидовых, которая – как раз в силу вымышленного характера – оказывается «идеальным» воплощением нарративной схемы: «Вместо того чтобы представлять сухое перечисление клинических картин болезней, о которых я намерен говорить, я позволю себе представить историю болезней одного семейства, разумеется, семейства воображаемого»[682]. В своем просветительском энтузиазме Ковалевский вновь невольно обнажает «слепое пятно» научной теории, которая позволяет представить доказательства лишь постольку, поскольку частные клинические наблюдения удается связать в повествовательное целое.
Как будет показано в следующей главе, повествовательный эксперимент Ковалевского являет собой не только наглядный пример медицинско-антимодернистского нарратива кризиса, отстаиваемого первыми психиатрами харьковской школы, но и – прежде всего – показательное воплощение этого нарратива в виде истории, обнаруживающей ряд интердискурсивных повествовательных приемов, при помощи которых психиатрия и литература совместно моделируют слияние концепций вырождения и неврастении в русской культуре эпохи Александра III, рассмотренное выше.
IV.2. Неврастения, вырождение и модерн: Между психиатрией и натурализмом (Чиж, Ковалевский, Ясинский)
Начиная с середины 1880‐х годов, т. е. в период институционального складывания российской психиатрии и утверждения в ней теории дегенерации (гл. IV.1), в России наблюдается непосредственное взаимодействие соответствующих психиатрических и литературных повествовательных моделей. Теперь, по завершении начального этапа развития русского дискурса о вырождении на рубеже 1870–1880‐х годов, носившего преимущественно литературный характер (гл. II и III), русская психиатрия и русская литература совместно формируют интердискурсивное поле, охватывающее разные жанры: реальной и вымышленной истории болезни, интерпретации литературных произведений и героев с точки зрения психопатологии, художественного (натуралистического) романа о вырождении и о «нервах». Теперь рассказ о вырождении ведется в условиях сложной дискурсивной сети, в которой переплетаются разные смыслы. Хотя металитературные вопросы касательно натуралистической повествовательной модели по-прежнему играют важную роль, психиатрия предлагает собственные способы моделирования и функциональной адаптации нарратива о вырождении, которые воспринимает и русская литература. Психиатрия же неоднократно обращается к «психопатологическому» литературному письму.
Ирина Сироткина убедительно показала, что художественная словесность сыграла огромную роль в развитии русской психиатрии поздней царской эпохи и раннего советского времени[683]. Однако, воссоздавая культурную историю русской психиатрии и сосредоточиваясь главным образом на жанре патографии, исследовательница упускает из виду нарративный аспект этого интердискурсивного феномена, не в последнюю очередь проявившийся в психиатрических анализах частных случаев. Такие анализы особенно важны в теории вырождения: именно они позволяют ее сторонникам добиваться научной доказательности (гл. II.1). В этом контексте такие русские теоретики вырождения, как В. Ф. Чиж, Д. А. Дриль и П. И. Ковалевский, склонны игнорировать онтологическую границу между историей болезни и литературным произведением и трактовать художественные тексты как эмпирические описания частных случаев – иными словами, интерпретировать литературных персонажей и их истории в качестве клинических случаев вырождения[684]. Неудивительно поэтому, что в научно-популярном сочинении Ковалевского «Нервные болезни нашего общества» (1894) приводится «воображаемый» клинический случай, озаглавленный «История болезней»[685] и призванный показать опасное для русского общественного организма распространение душевных и нервных расстройств, которое постулирует автор (гл. VI.1). Именно в силу своего вымышленного характера история эта служит «идеальной» иллюстрацией нарратива о вырождении, при этом явно обладая в глазах Ковалевского такой же доказательной ценностью, что и реальный клинический случай. Для пояснения интердискурсивного контекста, к которому принадлежит это произведение, необходимо сначала рассмотреть психиатрически-филологическую практику того времени на примере интерпретации В. Ф. Чижом творчества Достоевского, которое ученый оценивал как «психопатологию»
