Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [64]
Спустя десятилетие после Пазухина Победоносцев, развенчивая либеральную идеологию в своей книге «Московский сборник» (1896), пишет о «болезнях нашего времени», к которым причисляет веру в прогресс и реформы: «Девятнадцатый век справедливо гордится тем, что он век преобразований. Но преобразовательное движение, во многих отношениях благодетельное, составляет в других отношениях и язву нашего времени»[646]. Риторика упадка, вдохновленная медицинской критикой культуры М. Нордау[647], позволяет Победоносцеву сконструировать идеальную социальную норму под триединым знаком самодержавия, православия и народности. Именно утрата этого общественного идеала в результате «Великих реформ» привела, по мысли автора, к «нравственным эпидемиям» тлетворных либеральных идей[648].
Несомненно, некоторые пионеры российской психиатрии восприняли консервативный дискурс об упадке и отклонениях (чему не в последнюю очередь способствовала присущая ему органическая, патологическая образность) еще и из стратегических соображений, желая упрочить положение психиатрии как дисциплины, способной предоставить диагностические и терапевтические инструменты борьбы с социальными патологиями. Для этих целей нарратив о вырождении, с его чрезвычайной повествовательной стройностью и вместе с тем семантической открытостью, возможностью интеграции любых патологий, был идеальной объяснительной моделью. В 1880‐х годах этот путь избирают прежде всего на кафедре психиатрии Харьковского университета, которой с 1877 по 1892 год заведовал П. И. Ковалевский и которая с 1883 по 1896 год была местом издания «Архива психиатрии, нейрологии и судебной психопатологии»[649]. В многочисленных научных трудах Ковалевского – консервативного мыслителя par excellence и теоретика русского национализма[650] – и его учеников концепция вырождения используется в качестве своего рода базовой теории для исследования нервных и душевных болезней[651]. Проявляется это и в теоретическом осмыслении неврастении. Как таковая она представляет собой функциональное нервное расстройство, однако психиатры харьковской школы рассматривают ее как начальную стадию дегенеративного процесса. Именно слияние обеих концепций, неврастении и вырождения, наглядно раскрывает отстаиваемую Ковалевским и его последователями концептуализацию современности, ибо связь растущей нервозности и современной жизни является, как известно, одной из важнейших формул самоописания европейского модерна рубежа XIX–XX столетий[652].
Интеграция учения о неврастении в теорию вырождения представляла собой общеевропейский феномен и в корне меняла изначальный смысл, который вложил в понятие «нервной слабости» американский врач Джордж Миллер Бирд[653]. Термином neurasthenia Бирд обозначил истощение нервной системы вследствие ускорения и дифференциации современной жизни[654]. Согласно Бирду, постоянно растущие требования, которые предъявляет к людям город, приводят к усиленному расходованию нервной энергии, вызывающему со временем различные болезненные состояния, например хроническую усталость и повышенную раздражительность[655]. Но если Бирд считал nervousness неизбежным, однако всецело положительным следствием высокоразвитой цивилизации, такой как американская (American Nervousness выступает у Бирда синонимом неврастении), то европейская рецепция учения о неврастении, объединившая его с готовой теорией вырождения, коренным образом меняет его семантику. Теперь в этиологии неврастении выделяют не только экзогенные факторы, но и эндогенный фактор – наследственность, а само явление неврастении разделяют на нервное переутомление, с одной стороны, и нервное вырождение – с другой[656].
Во французской и немецкой психиатрии этот процесс приходится на 1880–1890‐е годы[657]: период, когда выдвинутая Морелем концепция dégénérescence уже успела прочно войти в психиатрическую науку. Поэтому описанное Бирдом функциональное ослабление нервной системы приобретает аспект наследственности, которого изначально не предполагало, и классифицируется как одна из многообразных форм вырождения. С одной стороны, неврастению считают почвой, благоприятствующей развитию других душевных и нервных расстройств; так, П. Ю. Мёбиус называл неврастению «протоплазмой, откуда берут начало все общие нервные болезни»[658]. С другой стороны, неврастения может выступать следствием и вместе с тем симптомом уже наличествующей дегенеративной патологии и, соответственно, обнаруживать причинно-следственную связь с тяжелыми органическими поражениями[659].
Как проявление нервного расстройства, потенциально ведущее к вырождению, неврастения наглядно демонстрирует изменчивую природу последнего. Как и для дегенерации, для неврастении характерно почти неисчерпаемое многообразие симптомов[660], не позволяющее, однако, выявить четкую физиологическую основу[661]. Соединение концепций вырождения и неврастении заставило увидеть в дегенерации эндогенный фактор современной цивилизации, конечный результат нервного истощения, от которого особенно страдают те, кто «занят умственным трудом»
