Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [65]
Тенденция к слиянию теорий вырождения и неврастении, обрисованная мною в общих чертах, проявилась в трудах харьковской психиатрической школы с самого начала, т. е. значительно раньше, чем, например, в психиатрии немецкой. Если Крафт-Эбинг и Мёбиус лишь на рубеже веков превращают наследственность в основную объяснительную модель неврастении, которая, таким образом, опять-таки осмысляется как «сильная предрасположенность к возникновению психозов, эпизодических или переходящих в терминальную стадию»[664], то Ковалевский и его ученики уже в 1880‐х годах рассматривают неврастению как начальный этап вырождения[665]. Ярким примером первых русских научных работ о неврастении служит статья Н. И. Мухина «Нейрастения и дегенерация» (1888)[666]. По мнению автора, «вырождение семьи или рода главнее всего выражается в области нервной системы». При этом неврастения представляет собой самую легкую – и потому наиболее распространенную – форму поражений нервной системы, «носящих на себе характер вырождения»: «‹…› нейрастения есть патологический фон, на котором развиваются очень различные цветы дегенерации»[667].
Описывая детерминированный процесс вырождения и роль в нем неврастении, Мухин использует метафору ступеней: эпидемическое распространение неврастении делает нервную систему многих людей предрасположенной к вырождению, так как из‐за неврастении «жизнь их идет иным путем, чем остальных, здоровых людей, путем дегенерации, – коротким и оканчивающимся ступенями, в большинстве случаев ведущими к преждевременной погибели»[668]. На примере двух конкретных случаев Мухин показывает, как неврастения, возникнув на фоне наследственной предрасположенности, становится первой ступенью рокового дегенеративного процесса, в ходе которого нервное расстройство принимает форму различных фобий.
С одной стороны, Ковалевский и его ученики стремились выявить физиологические основы неврастении, так как ее связь с вырождением и его главным механизмом, наследственностью, предполагает наличие таких органических изменений, которых не может вызвать чисто функциональная болезнь (именно так понимал неврастению Бирд)[669]. Это стремление следует рассматривать в контексте ярко выраженной невропатологической направленности российской психиатрии, восходящей к новаторским работам И. М. Сеченова по нейрофизиологии 1860‐х годов[670]. С другой стороны, харьковские психиатры постоянно указывают – подобно приверженцам вышеупомянутого нарратива о «дегенеративном» кризисе – на общественную опасность эпидемического распространения неврастении, понятой как начальная стадия постепенного вырождения русского народа. Так, А. А. Яковлев считает «нервность» «концентрированным ядом», который, передаваясь по наследству, накладывает на будущие поколения «роковую печать» и стремится к объединению с самыми серьезными душевными болезнями, «ведущими к вырождению человечества»[671]. Ковалевский даже сетует на первенство России в распространении неврастении, которую называет «русскою болезнью»[672]. Ученый концептуализирует ее как своеобразный «сигнал тревоги», предупреждающий не только о психофизическом, но и о нравственном расстройстве русского общественного организма, что проявляется в различных социальных отклонениях.
В этом отношении показательно научно-популярное сочинение П. И. Ковалевского «Нервные болезни нашего общества» (1894). Как уже пояснялось, предложенная Ковалевским концептуализация современности как эпохи, вызывающей нервные расстройства, опирается на аналогичные современные концепции, например на идею «нервного века» Крафт-Эбинга, причем специфика русской модели заключается в функциональной адаптации соответствующего дискурса к принятому в тогдашнем русском консерватизме «кризисному» нарративу. Если Крафт-Эбинг говорит о «нервной болезни» и «современной цивилизации», или «культурной жизни» вообще[673], то Ковалевский усматривает причину современного «эпидемического» распространения в России нервных заболеваний в «ненормальном» состоянии этого конкретного общества[674] и, соответственно, подчеркивает роль «Великих реформ» как «протособытия», с которого началось ослабление здоровой нервной системы российского населения (см. выше). Если Крафт-Эбинг говорит о «не соответствующей законам природы» жизни «столичных жителей, нервы которых постоянно находятся в возбужденном и лихорадочном состоянии»[675], то Ковалевский ведет речь о конкретном городе – Петербурге, центре русского либерализма и радикализма, называя столицу «Содомом и Гоморрой»[676] империи. Ученый рисует апокалиптические картины петербургской жизни, которая «презирает природу» и «идет совершенно вопреки законам божеским и человеческим»; она до того расшатала нервную систему горожан, что «там на 10 человек обязательно 9 нервных людей»[677].
Последовательно включая любые нервные заболевания в нарратив вырождения, основанный на принципах детерминизма, поступательного развития, замкнутого единства и потому сообщающий различным патологиям пугающую (повествовательную) стройность, автор усиливает культурный пессимизм своей книги и вместе с тем (непреднамеренно) выявляет парадоксальный статус теории вырождения, к которой, как показано в главе II.1, можно применить предложенное М. Фуко понятие «объективных трансценденталий»
