Второй круг - [133]

Зоя только протянула руку, чтобы открыть дверь, как та Сама раскрылась и на пороге неожиданно явилась исполинская фигура Ивана Ильича Нерина. Мужчины загалдели, полезли из-за стола в прихожую, тесную из-за пальто и курток. И все, даже самые рослые и крепкие, выглядели незавершенными и узкими рядом с Иваном Ильичом. Женщины — так показалось Росанову — застеснялись, словно малые девочки, и очень похорошели.

— Я… это… огонек… окно, — забасил Иван Ильич и, относясь к Росанову: — Здравствуйте, товарищ журналист.

— Ты — журналист? — удивился Максим.

— Шутки Ивана Ильича, — оправдался Росанов.

— И это… тебе… карточный долг из Магадана… И привет… и пленка к фото… И эти яблоки… Москвы… Дыня — Алма-Ата…

Зоя глядела на Ивана Ильича во все глаза.

— А что у тебя… эти… ну… глаза наплаканы? — обратился он к Зое, как-то нечаянно оттесненной мужчинами.

Зоя, наверное, из почтения к Ивану Ильичу сама вдруг стала косноязычной и покраснела от смущения.

— Мальчик… два года… температура сорок… легкие чистые… не пойму что… судороги…

Иван Ильич о чем-то задумался, или, лучше скажем, замолчал. И все умолкли, словно ожидая какого-то особенного совета.

— Иди… к нему… сейчас… иди… вот, — сказал Иван Ильич и неожиданно погладил ее по голове, — умница, ну, ступай теперь, ступай…

Когда дверь закрылась, все заговорили разом, забыв о мальчике.

Выбрав один из десятка вопросов, Иван Ильич ответил:

— Я… это… еду в Н. …там… надо регламент выполнить, однако… хорошо. Погода в Магадане… минус семь, как вылетал… снег и ветер.

— Погода у нас плохая, — пожаловался кто-то, — так действует на нервы.

— Потерпите… послезавтра будет… снег… Есть тут Росанов? Кто он?

— Это я.

Иван Ильич поглядел на Росанова, покрутил головой, полез в карман и вытащил письмо. Росанова внезапно прошиб пот.

— Прошли… на высоком… этом уровне… коллективное письмо… Техники… благодарят.

— Какие испытания?

— Аэросани… Видел… хорошо…

— Не замерзает решетка?

— Нет… хорошо…

Разговор был обычный: перепускали из пустого в порожнее. Всем были хорошо известны действующие лица любого рассказа.

Через полчаса вернулась Зоя. Все взгляды обратились на нее.

— Все хорошо, — сказала она, — температура упала, судороги прекратились, и сейчас, — она глянула на Ивана Ильича и заспотыкалась, — он… это… ну, спит, одним словом… Что с ним? Не пойму. Почему все прошло, тоже… Спасибо вам, Иван Ильич.

— За что? Себе говори… А зачем? Слезы? Убери! Не надо.

Зоя тут же послушно вытерла слезы и улыбнулась. И все заулыбались. И Росанов совсем забыл о своих бедах. Он видел себя на каком-то островке, освещенном солнцем, где в самом воздухе разлиты свежесть и покой. И вокруг друзья, загорелые, как пираты, в латаных штанах, босиком, и малознакомые женщины… И где-то за пальмами покачивается мачта яхты… Словом, чепуха какая-то лезла в голову — некая идея в картинках безоблачного счастья на манер Александра Грина.

В окно ударил ветер и бросил пригоршни скрипнувшей по стеклу пыли и песка. И Росанов протрезвел.

— Спасибо, — поднялся он, — всего хорошего.

— Сиди! — замахал рукой Максим. — Еще не спето столько песен. — Он показал на пельмени.

— Надо встать пораньше, чтоб начать пораньше.

Луна была красной. Летела черная пыль. Он стал думать об освещенном островке, который несется в этом пыльном морозном потоке, словно корабль.

«Все это так, видимость, — сказал он, — а сами небось тоже гуси. А как переглянулись, когда я сказал им о Костенко. «В каждом доме под полом скелет». Так вроде бы говорят англичане… И будь на месте Ирженина кто-нибудь другой…»

Он в темноте обо что-то споткнулся и проговорил вслух:

— Нет. У них все в порядке. Они — порядочные люди. И Ирженин для нее просто символ… Он хороший. А я плохой.

«А предположим, что не было б мальчика? А-а? — подумал он. — Тогда что ж, совесть моя чиста? Тогда все в порядке? А ведь никакого удовольствия! Хорошо б расплачиваться за удовольствия. А тут что? Ну, никакого удовольствия. Честное слово! Произошла какая-то путаница».

В номере никого не было. Он подошел к зеркалу — пыль въелась у крыльев носа.

«Ну и погодка! — подумал он. — А если кувыркаться на матчасти весь день? Тут не то что премии, а еще и медали надо давать».

Он вытащил мыльницу, взял полотенце и направился в умывальник.

Во всю длину темной комнаты для умывания тянулась раковина, кое-как сваренная из листового железа («За такую работу следовало бы за шиворот и мордой о раковину», — подумал Росанов). Над ней, по перспективе к грязному окну, на равных расстояниях висели рукомойники. В углу стояла бочка, на крышке бочки — ковшик. Но, впрочем, в углу был еще и кран.

Росанов открыл кран — вода пошла тонкой струйкой.

«Бочка — это запас», — догадался он.

По краю ковшика бегал рыжий таракан. Вот он сделал один круг, пошел на второй, но, наверное, почувствовал, что этак можно бегать до второго пришествия. Пополз вниз, обежал круглое дно и очутился наверху, на срезе. Побежал по краю, сунулся в воду — опять не то — и недоуменно остановился, шевеля усами и размышляя, что делать.

Ручка была приклепана к середине чаши, и попасть на нее для таракана было мудрено: тут соображать надо.