Техники, да и он сам, возвращаясь ночью с работы, залезали под одеяла и сперва «отходили». Потом ужинали.
Росанов прикинул, что до пятнадцатого числа не уложиться: технички молодые, необстрелянные, избалованные, переработать боятся, движок меняют впервые, и то, что опытный техник успел бы за день, они успеют за три. И к тому же любитель проливки Букин, как и предполагалось, «забастовал».
Вечером, когда техники «отходили» под одеялами, Букин заявил, что уродоваться не обязан и на премию ему плевать, главное — здоровье!
— Я вас отстраняю от работы, — сказал Росанов, — я понимаю, что вы не обязаны. А рапорт передам уже в Москве.
— За что?
— За нарушение трудовой дисциплины.
— А сам?
Росанов едва сдержался.
— Объясните этому… что он не прав, — отнесся Росанов к техникам и пошел в свой номер.
Пятнадцатого числа была пятница. Монтаж двигателя закончен не был. Времени, если работать такими темпами, — то одного нет, то другого, — требовалось еще дня полтора. Росанов, однако, дал радиограмму: «Двигатель установлен ждем экипаж облета Росанов».
Телеграмму он давал, само собой, не без сомнения. Но он рассчитал, что РД, данное утром, в одиннадцать часов, придет вечером, когда начальство разъедется ее домам. Тут надо еще учитывать и разницу во времени — семь часов, которая в «нашу пользу». Суббота и воскресенье — святые дни. Если экипаж соберут в понедельник, то во вторник можно будет произвести контрольный облет. Ко вторнику двигатель будет готов, если, разумеется, не произойдет чего-нибудь неожиданного. Ну а если произойдет, то… Хуже всего, если экипаж прибудет в субботу.
Спускаясь к аэродрому, он поглядел на небо. Восток разгорался; идущие под уклон, к горизонту, облака, озаряясь снизу красным светом — было видно, как они изрыты, — едва отступали от льда замерзшего залива. Лед казался лиловым, в огненной чешуе. Вдали дрожали огни морского порта. Отсюда чудилось, что там какая-то иная жизнь, красивая, в мерцающих блестках. В красноту неба темными силуэтами вмерзли дома и черные столбы с фонарями ярче неба. Далеко внизу пламенели алые, цвета неба самолеты.
— Позавтракаем в буфете, — сказал Росанов.
— Чего там! — захорохорился Букин. — Все равно уже шестнадцатое. Куда спешить?
— Вы, товарищ Букин, можете не спешить, к самолету я вас не подпущу.
Букин обиделся.
— Все равно я буду работать! — сказал он твердо и даже с энтузиазмом.
— Сомневаюсь.
Бригада молча позавтракала в буфете аэровокзала с нарисованными на стенах белыми медведями, оленьими упряжками и румяными, оптимистичными якутами.
— Если сегодня отгоняем двигатели, — сказал Росанов, — сделаю сюрприз.
— Какой? — спросил Букин.
— Вы можете отдыхать, месье Букин, вы свое получите в Москве.
— Арбуз в задницу?
— Нет, ананас.
Букин изобразил страдание, а на самом деле с трудом удерживал смех. Техники поглядывали на Росанова как-то неодобрительно: осуждали его чрезмерную строгость.
Росанов глянул на Букина — толстая добродушно-нахальная рожа, вечно «под мухой» за чужой счет, за него работают, кроме футбола, выпивки и баб, ничем не интересуется, одним словом, хороший человек, и все на его стороне.
«Да, у нас не соскучишься», — подумал Росанов.
Техники молчали и хмурились, словно было им непонятно, чего это инженер вдруг взъелся на Букина.
К вечеру двигатель был опробован, и Росанов обнародовал «сюрприз» — копию телеграммы от пятнадцатого, что самолет к облету готов.
— Ура! — первым закричал Букин, потирая руки. — Оказывается, ты, инженер, хороший человек, грамотный.
— Радоваться будете в Москве, месье Букин, — обрезал его Росанов.
Он пошел в свой номер и лег спать, заранее пугаясь безделья, но пришли техники и пригласили его играть в «храп» — аэрофлотовскую карточную игру, не требующую умственного напряжения. И Росанов пошел.
— Где Букин? — спросил он, медленно выдавливая одну карту из-под другой.
— У местных ребят гудит.
— Не совестно ему гудеть за их счет уж и не знаю какой месяц?
— Прости его, инженер, — загалдели техники, — не пиши рапорта.
— Может, меня и в «храп» пригласили играть для дипломатических переговоров? — засмеялся Росанов.
В это время в дверях и возник Букин собственной персоной, в шапке, надетой задом наперед.
— Хорош! — сказал Росанов. — Пошел самолеты обслуживать? Товарищи сопли морозят, а он гуляет за чужой счет. Прихлебатель. Глаза б мои тебя не видели!
Букин, наклонившись, уставился в карты Росанова. Он с трудом удерживал равновесие.
— Пас! — крикнул он.
— Не мешай, — отмахнулся Росанов.
— Храп! — заорал Букин. — Храп!
— Вист. Как ты можешь теперь глядеть в глаза своим товарищам? — Росанов понимал, что берет тон учительницы младших классов, и чувствовал свое полное бессилие. Букин был неуязвим. — Не мешай. Сейчас я не на работе и не начальник — я лицо частное. Учти это.
Пошел следующий кон.
— Пас! — крикнул Букин, хотя Росанову пришла игра на «Аэрофлот» — туз и шестерка.
«Его даже бить как-то неловко», — подумал он и объявил «Аэрофлот».
Букин постоял, покачался, «подумал» и запел, показывая на Росанова и подмигивая: «Зачем вы, девушки, красивых любите? Непостоянная у них любовь».
Потом выхватил из внутреннего кармана бутылку «Портвейн-777» и графским жестом выставил на стол.
