Вся ваша ненависть - [82]

– Нет, – качает головой Майя. – Но то, что ты об этом сказала, было расизмом. И твоя шутка про День благодарения – тоже.

– О боже, ты до сих пор на это дуешься? – Хейли фыркает. – Это же было сто лет назад!

– И все равно тебя не оправдывает, – замечаю я. – Ты даже не хочешь извиниться.

– Я не собираюсь извиняться, потому что это была просто шутка! – кричит она. – Она меня расисткой не делает. И хватит обвинять меня в чем ни попадя! Что дальше? Может, мне еще извиниться за то, что мои предки были рабовладельцами, или какую-нибудь подобную тупость?

– Какая же ты сучка… – Я делаю глубокий вдох.

За нами наблюдает слишком много людей. Сердитую чернокожую девчонку включать нельзя.

– Твоя шутка была обидной, – произношу я как можно спокойнее. – Если бы тебя хоть капельку волновала Майя, ты бы извинилась и попробовала бы понять, почему ей все-таки обидно.

– Я не виновата, что она не может забыть шутку из девятого класса! И не виновата, что ты не можешь забыть о смерти Халиля.

– По-твоему, я должна забыть, что его убили?

– Да, и жить дальше! Все равно рано или поздно его наверняка бы прикончили.

– Ты серьезно? – хмурится Майя.

– Он был бандитом и барыгой, – продолжает Хейли. – Рано или поздно его бы кто-нибудь да пришил.

– Забыть об этом? – повторяю я.

Она скрещивает руки на груди и дергает головой.

– Ну да. Ты оглохла? Очень может быть, что этот коп сделал нам одолжение. Одним драгдилером меньше…

Я подвигаю Майю в сторону и заряжаю кулаком Хейли в щеку. Мне и самой становится больно, но удовольствие гораздо сильнее боли.

Вылупив глаза, Хейли с отвисшей челюстью хватается за щеку.

– Ах ты сучка! – визжит она и сразу по-девичьи вцепляется мне в волосы. Благо у меня тугой хвостик, его так просто не выдернешь.

Я бью Хейли кулаками, а она царапается и лупит меня по голове ладонями. Потом я скидываю ее с себя. Хейли падает на пол, и юбка у нее задирается, выставив на всеобщее обозрение ее розовые трусы. Раздается оглушительный хохот. Кое-кто из зевак уже достал телефон и снимает все на камеру.

Я больше не Старр-из-Уильямсона и даже не Старр-из-Садового-Перевала. Вне себя я луплю Хейли ногами и руками и осыпаю отборной бранью. Вокруг нас сгрудилась толпа, и все скандируют: «Мочи ее! Мочи ее!» – а какой-то мудак даже орет: “World Star!”[106]

Вот дерьмо. Теперь я окажусь на этом конченом сайте.

Кто-то дергает меня за руку, я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Реми, старшим братом Хейли.

– Ты, бешеная су… – Не успевает он закончить, как на нас летит пятно из дредов и скидывает с меня Реми.

– Убери свои лапы от моей сестры! – вопит Сэвен.

Теперь дерутся и они. Сэвен лупит Реми как профессионал: удары по макушке чередуются с хуками и ударами в корпус. Раньше после школы папа водил нас на бокс.

Однако мгновение спустя к нам уже бегут охранники и стремительно приближается директор школы, профессор Дэвис.

Час спустя я сижу в маминой машине, а Сэвен едет за нами на своем «Мустанге».

Несмотря на строгие правила школы Уильямсон в отношении насилия, нас четверых всего лишь отстранили от занятий на три дня. Отец Хейли и Реми, один из членов совета школы, счел это возмутительным. Он заявил, что нас с Сэвеном должны исключить, потому что мы «сами начали», и что Сэвену должны отказать в выдаче аттестата. На что директор Дэвис ответил ему, что, «принимая во внимание обстоятельства, – тут он посмотрел мне в глаза, – отстранения будет достаточно».

Он знает, что я была с Халилем.

– Именно этого Они от вас и ждут, – говорит мама. – Два ребенка из Садового Перевала, которые ведут себя как чокнутые!..

Они – с большой буквы. Есть Они, и есть Мы. Иногда Они выглядят как Мы и не понимают, что Они – это Мы.

– Но она начала нести всякую хрень! Мол, Халиль заслужил…

– Мне все равно! Пускай хоть скажет, что он застрелил сам себя. Старр, тебе будут говорить много всего, но это не значит, что надо сразу хвататься за кулаки. Иногда нужно просто уйти.

– Уйти и получить пулю, как Халиль?

– Малыш, я понимаю… – вздыхает мама.

– Нет, не понимаешь! – кричу я. – Никто не понимает! Это я видела, как его пронзают пули. Я сидела рядом, пока он умирал. И меня задолбало слушать, как все вокруг пытаются оправдать его убийство и внушить себе, что он это заслужил. Но он не заслуживал смерти, а я не заслуживаю терпеть всю эту херню!

На сайте WebMD эту стадию горя называют гневом. Хотя, по-моему, до других стадий я не дойду. Эта стадия разрывает меня на кусочки. Всякий раз, когда я беру себя в руки, что-нибудь происходит, меня снова рвет на части, и я вынуждена начинать сначала.

Дождь утихает. Дьявол больше не бьет свою женушку, зато я бью по щитку, снова и снова, не чувствуя боли, – лишь бы сердце перестало саднить. Лишь бы прекратить эти мучения.

Мама гладит меня по спине:

– Выпусти пар, Чав. Давай.

Я кусаю воротник своей поло и кричу до тех пор, пока во мне не остается крика. А если и остается, у меня уже нет сил его выпускать. Я плачу по Халилю, по Наташе и даже по Хейли, потому что и ее потеряла навсегда.

Когда мы поворачиваем на нашу улицу, из носа у меня текут сопли, а из глаз – слезы. Но боль наконец утихает.