Вся проза в одном томе - [74]

Так Евгений Фёдорович стал затворником. Он по-прежнему много читал и делал скрипки. Каждый его инструмент был лучше прежнего, но отнимал у мастера всё больше времени. Смычков почти не выходил и́з дому и лишь изредка принимал гостей, которые покупали скрипки, продавали или дарили вино и книги. Со своими друзьями, коих всегда было много в силу его повышенной дружелюбности, наш герой вёл обширную переписку, из которой они узнавали, что Евгений Фёдорович отлично себя чувствует, но уже староват, чтобы куда-нибудь выезжать, да и боится оставить без присмотра коллекцию — но это не беда, ибо нынешние средства связи вполне компенсируют ему недостаток живого общения с дочерью и внуком, а современная техника заменяет живое звучание музыки. И лишь самые близкие, лучше всего знавшие душу своего товарища, понимали, что если Смычков говорит о преимуществах современной техники — значит что-то в нём серьёзно переломилось.

Весной 2015 года двенадцать наиболее близких Евгению Фёдоровичу людей получили от него письма с одинаковым текстом, содержащим в себе шокирующее объяснение и ещё более шокирующее приглашение. Адресатами письма были: дочь Смычкова Лидия с мужем Саймоном и семилетним сыном Джастином, младшая сестра Смычкова Марта с мужем Давидом и шестнадцатилетним сыном Гошей, Сергей Петрович Дианов с супругой Зоей и сыном Ильёй, однокурсник Смычкова пианист Артур Веронян, их учитель, престарелый профессор Московской консерватории, теоретик и композитор Всеволод Зато́чинский и некая Инна Разумовская, которую никто из этой компании почему-то не знал.

В письме было следующее:

«Дорогие и любимые друзья мои!

В последние годы я жил в затворничестве и так мало уделял вам внимания, что вы могли подумать, будто я совсем забыл о вас и больше в вас не нуждаюсь. Но я лишь не мог обманывать вас, скрывая истину, и не хотел расстраивать, открывая её. Все вы знаете, как помогла мне моя чудодейственная энотерапия. Но как теперь выясняется, тем хуже это оказалось для меня, ибо вследствие того, что напиток богов победил внешние, непосредственно беспокоившие меня симптомы — болезнь моя ушла глубоко внутрь и продолжала развиваться там, до времени не давая о себе знать. И быть может, скорбь из-за потери жены и грусть из-за отъезда дочери ослабили мой организм и тем побудили её вновь проявиться. Во всяком случае, ко всем моим тогдашним переживаниям, о которых вам хорошо известно, добавилось ещё одно, которое я прежде от вас утаивал — с тех самых пор и по сей день я безуспешно боролся с раком лёгких.

Сегодня исход этой долгой и утомительной борьбы недалёк и отчётливо виден. Первого июня текущего года меня положат в стационар, где сделают ряд операций, которые имеют целью максимально продлить мне жизнь, но едва ли смогут её спасти. Самое большее, на что я могу рассчитывать — это ещё месяц жизни. Правда, скорее всего такой, что и жизнью-то её назвать трудно. Поэтому я пишу вам всё это. Пишу всем сразу, ибо не хватило бы сил написать каждому в отдельности — и надеюсь, что это никого не обидит. Пишу, чтобы пригласить вас всех на прощальный вечер.

Спешу заверить вас, что отнюдь не сетую на судьбу за то, что она так жестоко поступает со мной. Напротив: я благодарен судьбе за то, что прожил достаточно долгую и достаточно счастливую жизнь. И счастливой она была во многом благодаря вам, ибо каждый из вас сделал что-то для того, чтобы сегодня я мог назвать свою жизнь счастливой. Поэтому я хотел бы, если вам это не будет в тягость, собрать вас всех в своём доме, чтобы раз и навсегда разрешить все недомолвки, если вдруг таковые остались, и попрощаться, обняв каждого напоследок и сказав каждому своё слово перед отправкой в долгий путь.

Спешу заверить и в том, что это будет не просто вечер и у меня есть для вас магнит попритягательнее, нежели беседа с умирающим стариком. Моя коллекция наконец закончена. Я собрал в своём погребе сотню лучших вин, которые смог отыскать и приобрести — во многом с вашей посильной помощью. И пусть я субъективен в своём выборе, пусть я был ограничен в своих возможностях, пусть даже сам я через несколько лет поменял бы бо́льшую часть экземпляров моей коллекции на другие — у меня нет больше этих нескольких лет, и на сегодняшний день это лучшее, что я смог с теми возможностями, которые у меня были и за которые я безмерно благодарен Богу. Поэтому я объявляю свою коллекцию законченной и приглашаю вас употребить её по единственному её назначению — выпить.

Не подумайте, что я вас разыгрываю или вовсе выжил из ума на почве болезни. Я достаточно долго и мучительно размышлял о том, что сделать с моей коллекцией, кому останется она, когда меня не будет на свете. И решение моё выстрадано. Если вы захотите слушать — я попробую объяснить вам его, когда все мы встретимся. Но такова моя предсмертная воля — я считаю, что всё это вино должно быть выпито. Я хочу увидеть вас всех у себя в гостях, самых близких и дорогих мне людей, и выпить его вместе с вами.

Разумеется, мы не сможем за один вечер осилить семьдесят пять литров вина. Мы начнём с той, что открыла мою коллекцию — с той самой, что подарил мне один из читающих это письмо. Он так и не взял назад свой дар, который мне столь неловко было принять — и теперь я хочу, пользуясь случаем, возвратить ему хотя бы один бокал. Это самое старое вино в моей коллекции — ему уже восемьдесят семь лет. Из эпохи индустриализации и коллективизации мы будем постепенно двигаться в наши дни. И всё, что останется недопитым — я раздам вам. Пусть каждый из вас возьмёт в подарок на память обо мне столько, сколько сможет унести — и обязательно выпьет прежде, чем моё сердце ударит в последний раз.