Вся проза в одном томе - [60]

«У кого будет больше денег через десять лет» — оказывается, вот сегодня-то с тех пор и минуло аккурат десять лет! А после двух уже состоявшихся выплат у меня оставалась лишь четверть былого могущества, тогда как три четверти уже перешли к Лещёву. Не надо быть профессором математики, чтобы понять, что я снова был в проигрыше и обязан был отдать Тимофею ещё и половину от оставшейся четверти!

Надо ли говорить, что все мои кредиторы, увидев, что я тону, тут же как с цепи сорвались и потребовали у меня немедленных выплат. Того, что мне оставалось, решительно не хватало для поддержания моих финансовых дел. За какие-то считанные дни я потерял всё, что копил в течение этих самых десяти лет, и остался вновь без гроша, как был в самом начале моего рассказа.

Не знаю, дошёл ли уже до Вас слух о моём банкротстве, но думаю, Вам приятно будет прочесть, что я снова работаю в том же почтовом отделении, где некоторые меня ещё помнят и не знают даже, что за эти годы я успел побывать на самой вершине.

ЧЕТВЁРТОЕ ПАРИ

С тех пор прошло около месяца. Щепилов, говорят, стал шибко верующим. Это не удивительно, учитывая его состояние. Храм переполнен убогими, нищими, юродивыми и согбенными старухами. Видимо, там они находят себе последнее успокоение, когда взять его больше негде. Благо, я в таком успокоении не нуждаюсь.

(Несчастные жалкие калеки, которым некуда больше податься и не за что ухватиться в жизни, кроме призрачной мечты о загробном счастье! Нет ничего более унизительного, чем тешить себя утопией за неимением ничего другого. Разве лишь Мариам — единственная в целом храме юная и прелестная девушка. Но ведь это Вы, милостивый государь, задурили несмышлёной малышке голову до того, что она и теперь продолжает зазря губить свою едва начавшуюся жизнь!)

Как-то я встретил их на улице. Она как раз везла его в церковь. Меня удивило счастье, которым сияли их лица. Щепилова трудно было узнать. Он прямо светился и был совсем не похож на того мрачного и утратившего всякую надежду инвалида, каким он был, когда я видел его впервые после той трагедии. Не похож и на того сладострастника, каким он был до встречи с Мариам. Несмотря на убогость свою, он был счастлив. Воистину нет границ у силы самообмана!

Не было границ и моему удивлению, когда он протянул мне руку. Я не знал, чему удивляться больше: тому, что он физически смог протянуть мне руку, или тому, что он вообще это сделал после всего между нами сказанного и сделанного.

Они сказали, что рады видеть меня, давно уже мне всё простили и зла не помнят. Приглашали меня пойти с ними в храм. Я, разумеется, отказался (вдруг эта болезнь заразна). Щепилов сказал, что ни о чём не жалеет и даже счастлив быть таким — ибо лучше быть инвалидом, но с Мариам, нежели здоровым вести ту жизнь, какую он вёл до встречи с ней.

Они также поведали мне, что против всех законов медицины и на удивление всем врачам его руки потихоньку начинают восстанавливаться, «потому что за него молятся». (У Вас всегда так: всё хорошее — «потому что молятся», всё плохое — «на то Божья воля». А на самом деле тут банальная врачебная ошибка — и ничего более.)

Я не удержался и спросил её, почему она так обиделась на меня, но при этом совсем не обиделась на Щепилова, который участвовал в той афере не меньше моего. Она ответила, что Щепилов «страдал и изменился». А потом ещё бросила мне напоследок: «А Вы способны ли измениться?»

(Ну вот ещё: молодой и красивый парень, которому девушки на шею вешались, превращается вдруг в бездвижного калеку, ходящего под себя — нет уж, увольте меня Христа ради от таких перемен! Да и сама-то она способна ли наконец измениться (лучше сказать — образумиться)? Или так и умрёт бездетной и не познавшей ни одного мужчину, кроме меня? Впрочем, я уже говорил, что не держу на них зла, а только дивлюсь их тупости. Однако же искренне желаю им счастья.)

Но ведь история-то на этом не кончилась. Более того: всё ещё только начинается! И я подхожу наконец к тем последним строчкам, ради которых написаны все предыдущие.

Оказывается, Лещёв, потеряв в моём лице излюбленного партнёра для заключения пари, нашёл себе нового — в лице Блуменфельда-младшего. Да только не подумал он со своей вечной наивной верой в людскую честность, что тот еврей и перехитрит его как пить дать. Стоило Тимофею поведать своему новому другу мою душещипательную историю, как Блуменфельд тут же сообразил, как можно использовать неутолимый Лещёвский азарт для пополнения собственного кошелька.

Блуменфельд поставил миллион, что я после всего пережитого и сам вслед за Щепиловым приму христианство. Лещёв поверил и подписал соответствующий документ, которым, разумеется, обязался отдать миллион, ежели этого не случится. Тимофей слишком давно меня знает и потому уверен, что со мною такого случиться никак не может, ибо не позволит гордость. Однако же после того, как он столь сильно обманул мои ожидания — лучшей местью ему будет, если я обману его ожидания ещё больше. Тем более что предложил мне это сам Блуменфельд.

Тайком от Лещёва он тут же выслал мне копию их договора, приложив к ней письмо, в котором сообщает мне, что я был для него весьма приятным и выгодным партнёром и он не против помочь мне вернуть свой капитал. Дабы простимулировать моё решение, он обещал мне половину от своего выигранного миллиона, ибо (по его собственным словам) как только я вернусь в дело, я очень скоро принесу ему гораздо больше. Стартового капитала в пятьсот тысяч мне с лихвой хватит, чтобы быстро восстановить своё прежнее могущество. Терять мне на данный момент решительно нечего, поэтому я, не раздумывая, согласился.