Вся проза в одном томе - [57]

Да будет Вам известно, сударь, что когда мы встретились с Вами тогда на улице, у меня был при себе нож и я собирался Вас зарезать. Бог отвёл мою руку буквально в последний момент, когда я вдруг понял, что этим сделал бы Мариам ещё несчастнее. Посему я решил, что куда правильнее будет уйти мне. Возвращаю Вам аванс, ибо не хочу Ваших грязных денег. Предпочитаю погибнуть в расцвете лет, нежели иметь с Вами что-то общее.

Я не пишу, как обычно пишут самоубийцы: «В моей смерти прошу никого не винить». Отнюдь: в моей смерти, сударь, виноваты Вы и только Вы! Живите с этим до конца Ваших дней, и ежели есть в Вас хоть капля совести — это не даст Вам покоя. Это будет Вас мучить, и Вы заслужили эти мучения. И ежели из-за них Вы оставите Мариам — ради этого стоило умереть».

Я дочитал и разразился гомерическим хохотом. Этот щенок, которого я нашёл чуть ли не на помойке и который приобрёл всё, что имеет, исключительно благодаря мне — ещё смеет называть меня после этого подлецом и мерзавцем и обвинять в своей гибели! А откуда бы он узнал Мариам, если бы я не познакомил его с ней, если б не придумал тогда то пари? Я уже говорил выше, что человек вечно придумывает себе в оправдание какие-то высокие мотивы. Признался бы уж хоть сам себе перед смертью, что не зарезал меня, потому что испугался тюрьмы!

И как же я могу быть виноват в его гибели, ежели погубила его собственная его страсть? И разве ж я виноват в том, что он оказался до такой степени не способен управлять своими страстями? Если я и виноват в чём — так это в том, что слишком плохо разбираюсь в людях и допустил до столь серьёзного дела (речь не об одном лишь пари, но обо всех наших с ним совместных делах) человека, который, как выяснилось, ещё не вырос из подросткового возраста!

Допустим, бывает такое, что человеком овладевает страсть, начисто лишающая его рассудка. Быть может, даже никто не застрахован от этого, как, например, от простуды. Сравнение вполне корректное, ибо такая страсть — всё равно что болезнь. Взять хотя бы нашего банкира Блуменфельда, который на старости лет вдруг оставил всё своё состояние сыну, а сам уединился где-то в Богом забытой глуши с какой-то азиатской девушкой, которая годится ему во внучки. Впрочем, не могу даже представить себе, чтобы подобное могло случиться со мной. И пример Щепилова на всю жизнь отбил у меня желание любить кого-либо, раз у любви бывают такие последствия.

Я уже говорил выше, что и вообще не особенно верю в любовь. И мне кажется, Щепилов сам себя обманывал и никогда вовсе не любил Мариам. Думаю, его постигло то, что я называю «комплексом Дон Жуана». Ему покорялись самые роскошные женщины из высшего света вплоть до княгинь, баронесс и даже жён таких высокопоставленных лиц, что страшно назвать их здесь. И вдруг простая деревенская девушка восемнадцати лет от роду, с таким скромным образованием и ещё более скромным жизненным опытом — и устояла перед всеми его приёмчиками! Разумеется, это больно ударило по его самолюбию. И именно самолюбие его требовало непременно и во что бы то ни стало овладеть Мариам. И именно самолюбие это, как очень часто бывает, принял он за любовь.

Моего бедолагу-компаньона постигло самое страшное последствие неудавшегося самоубийства, какое только можно было вообразить — он не погиб, а только свернул себе шею, в результате чего очнулся в том же мире, из которого пытался бежать, да только полностью парализованным ниже шеи, из-за чего даже лишённым возможности довершить начатое. Врачи говорили, что он может дожить в таком состоянии до глубокой старости, но без малейшего шанса когда-нибудь пошевелить рукой или ногой. Мне было искренне жаль его, но ещё больше себя, ибо пари было безнадёжно проиграно — Щепилов чисто физически не мог уже осуществить того, за что я обещал заплатить ему.

Конечно, оставалось ещё немало времени, а значит был ещё шанс, что она изменит мне с кем-то другим. Но где же взять ещё такого, как Щепилов? И ежели он не смог — сможет ли кто другой? Этот шанс казался мне настолько ничтожным, что я смирился со своим первым крупным проигрышем Тимофею. Конечно же, он, как обычно, не взял с меня денег. Мне было обидно, но я ничуть не виню Мариам или Щепилова. Я стал настолько удачливым как раз благодаря тому, что всегда лишь одного себя винил во всех своих неудачах.

Что же касается Мариам — её преданность искренне меня тронула, и мне самому уже не хотелось её бросать, тем более что такова была договорённость с Лещёвым. Когда это случилось с Щепиловым, я особенно пристально стал наблюдать за своей супругой. Она заметно погрустнела, но на мой вопрос о причинах сего — лишь поблагодарила меня за чуткость и внимательность, сославшись на головную боль. Если бы я не знал о происшедшем — так ничего бы и не заподозрил. А то и вовсе не заметил бы её погрустнения. (Вот женщины! А ещё «святая, чистая»!.. )

Однако самое интересное было ещё впереди.

В какой-то момент я заметил, что Мариам стала пропадать. Её подолгу не было дома. Она явно старалась подгадать так, чтобы меня тоже не было и я не заметил её отсутствия. Но при первом же подозрении я стал приплачивать дворнику, чтобы присматривал за ней и докладывал о каждом её уходе и приходе.