Вся проза в одном томе - [178]

Всю жизнь этот человек боролся за свержение императорской власти и установление в России демократической республики. Он был сторонником самых жёстких мер — одобрял политические убийства и снабжал террористов оружием, состоял в подпольных организациях, распространял запрещённые книги и газеты, неоднократно оказывался в тюрьме и ссылке. Побывав однажды в Америке, он обожествлял тамошний стиль жизни и считал примером для нас Соединённые Штаты, когда-то первыми, ещё до Французской революции, провозгласившие принцип всеобщей свободы, равенства и неотъемлемых прав каждой личности.

Февраль казался Дрозду величайшим успехом в нашей истории, показавшим, насколько мы готовы к подлинной демократии и способны её достичь. С его точки зрения, «Великая Бескровная» открывала для нас небывалые перспективы. И он гордился тем, как много сделал для того, чтобы она стала возможной. Впервые за тысячу лет Россия была поистине свободна. Но продолжалось это, увы, всего несколько месяцев. В провале Февраля Дрозд винил только большевиков, которые украли нашу свободу, силой и обманом захватив власть. И он стал бороться с большевизмом, как когда-то боролся с монархией.

Островитянам были не близки его взгляды. Среди них тоже были социалисты, даже левые депутаты, но лишь умеренные, никогда не призывавшие убить царя. Да и те не склонны были столь преклоняться перед Февралём и гордиться собой, сваливая всю вину на других. Однако они условились принимать на остров любого, кто захочет здесь жить. Отказать Дрозду в его ситуации означало обречь его на неминуемую гибель. И они позволили ему остаться.

Первое время Генрих был благодарен островитянам за спасение, активно помогал в строительстве и не смел возражать против местных порядков. Однако деление на господ и слуг противоречило самим основам его мировоззрения. Островитяне ждали, что его взгляды изменятся под давлением само́й окружающей действительности. Но Дрозд был не из тех, кто способен признать свою неправоту, пусть даже перед лицом очевидных фактов. Хотя сам он жил на острове скорее как господин, в какой-то момент он не сдержался и явился к отцу Иллариону с требованием пересмотреть свод законов Рейзена.

Как и полагается в таких случаях, в специально построенном для этого доме собрался Совет старейшин, чтобы мирно и спокойно обсудить предложения Генриха. Все его замечания они готовы были рассмотреть объективно и беспристрастно, ждали от него аргументов — но Дрозд оказался совершенно не способен к дискуссии. Игнорируя доводы своих оппонентов, перебивая их на полуслове, не давая изложить мысль до конца, то и дело вскакивая и повышая голос, он орудовал одними эмоциями, не считая нужным аргументировать свою позицию. Вёл себя так, будто правота его очевидна и ясна всякому разумному человеку — а старики просто занимаются демагогией, чтобы сохранить свою власть.

Когда дискуссия наконец зашла в тупик и бессмысленность её стала для всех очевидной, старейшины напомнили Дрозду, что тот является гостем на Рейзене и обязан им своей жизнью, призвали его смириться с порядками на острове, которыми почему-то были довольны все, кроме него. Дрозд ответил, что большинство довольно этими порядками лишь потому, что обмануто — но он сделает всё, что в его силах, дабы открыть народу глаза и спасти его от порабощения.

Сказав это, он ушёл, хлопнув дверью. Старейшины не восприняли его угрозы всерьёз и не стали ему препятствовать. Они были уверены, что дроздовская пропаганда на их слуг не подействует. Однако они недооценили его силу убеждения и талант воздействовать на умы, подкреплённый многолетним опытом антиправительственной агитации.

— Зачем вы позволяете господам управлять вами? Почему допускаете, чтобы вас использовали как рабов? Вы такие же люди, как они. Вы не обязаны их обслуживать. Почему одни должны всю жизнь горбатиться для других, которые в это время сидят в своих дворцах в тепле и уюте? Зачем копировать здесь строй жизни империи, от которого мы избавились с таким трудом? Зачем делать рай для господ, если можно сделать рай для всех?

Поначалу его не слушали. Все эти россказни были до боли знакомы. Все знали, что из этого вышло, и никто не хотел наступать на те же грабли. К тому же, господа прекрасно относились к слугам, и те добровольно поехали с ними на остров. Но Генрих не унимался:

— Вашу свободу украли большевики. Но здесь некому её красть. И успех Февраля наконец может стать абсолютным. То, что не вышло на большой земле — гораздо вероятнее может получиться в масштабах острова. Тем более что вполне себе существует в большой Америке.

Последний аргумент мощнее других действовал на утомлённых каторжной работой простолюдинов. Никто из них, разумеется, не был в Америке, и в дроздовские россказни они верили слепо и некритично.

— Вы все рождены в мир свободными. Вы должны быть равны перед законом. Каждый из вас может сам выбрать себе то место в жизни, которое хочет занять, имеет такое же право жить на холме, как и любой другой, и заниматься тем, чем хочет, лишь бы это не мешало другим. Это последнее слово цивилизации, которому давно уже следуют все развитые народы, в то время как вы продолжаете пребывать в средневековой отсталости, жить в рабстве, которое в Штатах отменено полтора века назад.