Вся проза в одном томе - [175]

Мылся я прямо в речках, по ночам и не снимая одежды. Благо, погода выдалась сухая и жаркая. Однажды удалось немного поспать на чердаке старого дома, накрывшись картонками из найденных на помойке коробок. В другой раз умудрился забраться под мост, где даже разжёг небольшой костёр. Я вёл жизнь бродяги, к которой прежде, как всякий цивилизованный человек, испытал бы брезгливое отвращение. Словно все мои нестерпимые муки совести соскребались с меня вместе с наростом цивилизации, и то животное, которым я стал, не отвечало больше за поступки Терентьева-человека.

Наконец я доехал до Красноярска. Что представляет собой Тура и где она находится — об этом я не имел на тот момент ни малейшего представления. Но первым делом мне нужно было выяснить, как до неё добраться. Недооценив масштабы Матушки-Родины (которые в принципе невозможно дооценить), я был слегка потрясён и разочарован, когда узнал, что до Туры — около тысячи километров. Дороги туда нет, отчего туда невозможно доехать, а можно лишь долететь на самолёте.

Я, разумеется, не мог купить билет на самолёт. Однако прохожий, рассказавший мне об этом, заметил моё смущение и добавил шёпотом, что есть у них тут один человек, который летает в Туру на своём «кукурузнике» и иногда неофициально прихватывает с собой пассажиров. Отыскав этого человека и выяснив у него цену такого полёта, я понял, что мне нужно где-нибудь достать деньги.

Следующие две недели я работал грузчиком на вокзале. Вкалывал минимум по двенадцать часов в сутки почти непрерывно и без выходных. При этом почти ничего не ел, чтобы больше откладывать. Погрузился с головой в перетаскивание чемоданов, превратился уже даже не в животное, а в механический конвейер, чего месяц назад и представить себе не мог. О языках в те дни я просто не думал. Казалось, не припомню ни одного иностранного слова. Как-то на вырученные деньги прикупил себе компас, который до сих пор хранится у меня как память. И именно там, на вокзале, до меня дошёл слух о московских событиях.

К началу сентября, когда я должен был заселиться в Главном корпусе МГУ и приступить к занятиям, я наконец скопил необходимую сумму и вылетел в Туру. В течение всего четырёхчасового перелёта мне дико хотелось спать, но я не мог оторвать глаз от иллюминатора, из которого открывались самые умопомрачительные картины дикой природы, какие мне когда-либо доводилось видеть. Пролетев расстояние, на котором целиком уместились бы Франция или Германия, я, кажется, не видел ни следа существования человека. Всё теряло значение перед лицом этой красоты, которая жила миллионы лет до нас и проживёт ещё столько же после, вспоминая с насмешкой краткий миг нашего существования, ибо мы так и не смогли создать ничего сколько-нибудь сопоставимого с ней, несмотря на всю бездну страданий, что мы сами себе устроили.

Сойдя с самолёта, я тут же, не раздумывая ни минуты, открыл компас и по стрелке на север зашёл в глухой лес, из которого не надеялся выйти живым. Я торопился, словно боялся, что одумаюсь, очнусь от гипноза и не решусь исполнить задуманное. Сто километров… При средней скорости пешехода пять километров в час нужно всего двадцать часов (меньше суток!), чтобы пройти это расстояние. Я всё ещё был вымотан своей добровольной двухнедельной каторгой и нуждался в отдыхе, но при этом твёрдо решил идти до конца, одолеть все сто километров сразу, подряд, без перерыва — и уже к вечеру следующего дня быть в том месте, которое указал мне отец.

Однако я не совсем понимал, что такое тайга. Поначалу это был просто лес — почти такой же, как в пригородах Ленинграда. Хоть я и не встретил ни души, там были едва заметные тропинки, по которым бродили грибники и охотники. Попадались следы костров, брошенный кем-то мусор, спиленные деревья. Но чем дальше я двигался по этому лесу, тем труднее мне становилось идти. Уже через два часа ходу лес стал настолько диким, безлюдным и труднопроходимым, что каждый шаг требовал усилий. За следующий час я едва ли прошёл километр и повалился на землю без сил.

Когда я проснулся, было уже светло. Я не знал, сколько времени, и не мог определить, как долго проспал. Только теперь я задумался: как же я пойму, что прошёл сто километров? Как узнать, сколько уже позади и сколько ещё осталось? Если даже предположить, что отцовский остров существует, я запросто мог пройти в ста метрах левее или правее, даже не заметив его. Я мог идти так до бесконечности, не встретив ни единой постройки, пока не дойду до моря Лаптевых. Впрочем, задолго до моря Лаптевых я мог насмерть замёрзнуть в условиях Крайнего Севера. А задолго до Крайнего Севера — утонуть в реке или болоте, напороться на медведя или отравиться дикой ягодой.

Только ягодами и грибами я и питался в те дни. Инстинкт самосохранения воскрешал в моей памяти школьные сведения о том, как распознать ядовитый гриб, хотя в привычных домашних условиях я вряд ли бы это вспомнил. Я, однако, не всегда был уверен, что не умру, съев тот или иной гриб — но ведь я не стремился сохранить себе жизнь, скорее наоборот. Пил я из речушек, частенько попадавшихся мне на пути, иногда дождевую воду, которую собирал прямо в ладони, по утрам слизывал с листьев росу.