Вся проза в одном томе - [158]

Феликс Маркович давно был пенсионером. Неужели ему не хватало пенсии? Хотя на пенсию в нашей стране, конечно, трудно прожить. Но училищная зарплата не очень-то спасала положение. И этот человек был слишком неприхотлив, чтобы поступаться своей гордостью ради этих унизительных подачек. Он сломался не потому, что помирал с голоду. Он просто не мог без любимой работы. Он не мог сидеть дома и ничего не делать. А ничего другого он делать просто-напросто не умел. У него не осталось иного выхода. Он был уже слишком стар и слаб, чтобы сопротивляться. Он хотел ещё хоть немного попреподавать скрипку в свои последние годы. И он просто смирился.

Пан молча покинул зал. Это было последней каплей.

Он спустился вниз и вышел на улицу. Там на бревне сидел Гера с компанией. Даже в воскресенье эти ребята торчали на своём излюбленном месте. Как и в первый день, когда он их увидел, они тоскливо глядели в сторону училища, но как будто бы сквозь него куда-то в бесконечную даль. Пан подсел к ним. Гера словно и не замечал его.

— Угостишь сигареткой? — спросил его Пан.

Гера молча протянул ему сигарету и зажигалку, даже не взглянув на него. Пан сладко затянулся и спросил:

— Ну чё, как дела?

— Да ничё, всё по-старому, — ответил Гера.

Гитара на этот раз была в руках не Геры, а Гены. А Лёва и Лёня под неё напевали:

На Муромской дорожке

Стояли три сосны.

Прощался со мной милый

До будущей весны.

Прощался со мной милый

До будущей весны.

август 2010 — май 2012

вторая редакция — октябрь 2015

quod scripsi, scripsi

Стихи в тексте романа принадлежат:

— Моему отцу Вячеславу Бараташвили («Ох уж эти красивые женщины», «Чем я прельщал красавицу-подругу», «Было и прошло влеченье», «Ни верных женщин, ни друзей»)

— Ивану Баркову («Природа женщин наградила»)

— Владимиру Маяковскому («Я в Париже»)

— Даниилу Хармсу («Игра на скрипке — ерунда»)

— Народу (частушки, «На Муромской дорожке»)

— Мне (все остальные)

КНЯЗЬ ТЕРЕНТЬЕВ

повесть-сказка

Глебу

Не придёт Царствие Божие

приметным образом,

и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там.

Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть.

Лука 17:20—21

I

Барону фон Рейзену было недалеко за тридцать, когда грянула революция. Но он уже был известен на всю страну. Видный молодой философ, издавший превосходную книгу о творчестве Кьеркегора. Героический офицер, увешанный наградами за военные подвиги. Меценат, устраивавший выставки русского искусства на Родине и за границей. Сам же он своим главным достижением считал почти полное финансирование строительства монастырского комплекса в Шлиссельбурге — одного из крупнейших и красивейших в России. Фон Рейзен происходил из древнейшего германского рода и мог похвастаться не одним десятком прославленных предков. Но уже в начале XIX века его семья переселилась в Россию. Молодой барон уже не ощущал в себе ничего германского, считал себя русским, исповедовал православие и успешно сражался с немцами на полях Первой мировой.

Но вот, наступил семнадцатый год, и всё в одночасье лишилось смысла. Офицеры, проливавшие кровь за свою страну, вдруг стали врагами. Философ фон Рейзен оказался под запретом, как и все деятели искусства, которым он покровительствовал. Шлиссельбургский комплекс был разграблен и наполовину разрушен, а в оставшихся помещениях открыли тюрьму, куда засадили лучшие умы империи. Большинство родственников и друзей фон Рейзена были убиты или изгнаны из страны. Его родовое имение превратили в коммуналку, где по несколько семей в комнате жили рабочие. Полностью разорённый барон оказался на улице с женой и двухлетней дочуркой. И тогда фон Рейзен примкнул к Добровольческой армии.

Когда два года спустя она была разгромлена и последние остатки её собрались в Крыму — барону казалось, будто наступил апокалипсис. Российская империя представлялась ему последним островком истины между варварскими ордами исламского мира и разлагающейся культурой Запада, исказившего подлинное лицо христианства и в итоге пришедшего к вольтеровскому атеизму и ницшеанскому аморализму. Больше нечего было противопоставить большевикам, на глазах разрушающим всё, что веками строилось, всё, что, с точки зрения фон Рейзена, делало эту страну великой.

Тут-то и встретил он Игнатия — одного из Шлиссельбургских монахов. Тот рассказал барону, как пытался бежать от красных в глубь России, где заблудился и чуть не погиб — но при этом случайно нашёл одно дивное место посреди тайги. Это был остров, который напоминал по размеру и форме Васильевский — тоже был треугольный, по пять километров каждая сторона, и упирался остриём на восток в точку схождения двух рек. Обе реки были по три километра шириной, а с третьей, западной стороны остров отделяло от материка небольшое, но довольно глубокое озеро с кристально чистой водой. Там было всё, что нужно для жизни — много воды, хорошая почва, вполне терпимый для европейского человека климат. Но главное — большевики едва ли смогут найти это место. Остров находился недалеко от географического центра России в самой гуще труднопроходимых лесов. Кроме маленькой Туры́, за сотни километров вокруг не было ни единого населённого пункта.