Вся проза в одном томе - [13]

— Нет уж, Славик, — произнёс я с нескрываемым ехидством. — Так дело не пойдёт. Теперь они твои!

Тут он всё понял. Осознал, как глупо подставился. В его руках были деньги, обагрённые кровью его сестры. Оказывается, они для тебя дороже твоей липовой справедливости, твоего липового возмездия! Грош цена твоим пафосным речам! Обвинял меня только что в убийстве ради денег — ну так кто из нас больше любит деньги? Да кто ты такой, чтобы в чём-то меня обвинять? Чем ты лучше меня? Что тобой движет? Любовь к сестре? Ненависть ко мне? Жажда мести? Чувство справедливости? Чушь собачья! Обыкновенная корысть в тебе оказалась сильнее всех этих высокопарных фантазий!

Славик был похож сейчас на меня в тот момент, когда я увидел Ядрина выходящим из моего подъезда. Он побледнел как полотно, и холодный пот проступил у него на лбу.

— Бери их, — добивал я его окончательно. — Если они нужны тебе — возьми себе. Или я их сожгу! — сказал я и снова чиркнул зажигалкой.

Вот так-то, Славик! Ну что, съел? Как тебе ударчик? Получил разок? Слабоватый соперничек! Чирк зажигалкой — и ты уже в нокауте! Тоже решил поиграть? Тоже самолюбие в паху зачесалось? Возомнил себя наследником и защитником самолюбия погибшей сестры? Решил заменить её на поле боя? Думаешь, ты коварнее Насти? Она не смогла со мной справиться, а ты сможешь?

Ну что ж, вперёд! Дерзай, Славик! Поглядим, на что ты способен!

17 — 18 октября 2011

ПАСИКО

1 Пасико

Пасико было всего четыре года, когда она в последний раз видела своего отца. В её детской памяти сохранился весьма расплывчатый образ мами1, что очень её тревожило. Бывало, брала она карандаш с бумагой и пыталась нарисовать по памяти лицо папы. А потом бежала к матери в слезах, что ничего не получается. Её самым большим детским страхом был страх не узнать отца при встрече.

Теперь Пасико было уже почти восемь, хотя на вид не больше шести. В школу её пока не отдали, чтобы потом отдать в один класс с братом Мамукой, который был младше неё всего на год с хвостиком. Как раз этой осенью они должны были пойти в первый класс. Но сейчас рано было об этом думать. Впереди было ещё пять месяцев свободы, которые ребёнку представлялись словно пять лет. И прямо на огороде за окном скоро расцветёт малина — главная радость лета.

Пасико была намного меньше сверстниц и к тому же болезненно худенькой. Казалось, бо́льшую часть её крошечного тельца занимает пышная копна густых чёрных волос до самой попы. Каждое утро мама подолгу расчёсывала их, то и дело причитая: «Ох, сколько ж с тобою мороки! Завтра точно тебя постригу!» — но так и не стригла, ибо только этот ежедневный ритуал чудесным образом заставлял девочку сидеть спокойно и не вертеться.

Пухленькие щёчки Пасико странно сочетались с тоненькими, как спички, ручками и ножками. А глаза — тёмно-карие, огромные и круглые, словно грецкие орехи — были заметно раскосые, что делало её особенно смешной и трогательной. И только Мамука любил над ней позлорадствовать: «В школе, — поговаривал он, — тебя будут звать Косопасей!» Самого Мамуку мать называла в шутку Профессором. Будучи ещё вдвое меньше сестры, он уже носил маленькие круглые очочки, сам читал книжки (правда, пока только детские, с картинками) и чисто говорил по-русски.

До́ма Гвиниашвили общались чаще всего на родном грузинском. Но детям предстояло пойти в русскую школу, отчего мать пыталась приучить их к русскому языку. С Мамукой это не составляло труда, он был настоящий вундеркинд. А Пасико почему-то боялась говорить по-русски, хотя всё понимала. Да и говорить при желании могла неплохо, только вот желания не возникало. И акцент её был изящен, но непобедим.

Гвиниашвили никогда не были в Грузии. Они жили в небольшом грузинском посёлке на юге Курской области. Когда Нодар узнал, что Нино ждёт третьего ребёнка — он вынужден был уехать на заработки в Москву. Каждый месяц Нино получала от него письма, которые зачитывала своим детям. В них лежали деньги, но обратного адреса не было. Каждое письмо было праздником для Пасико и Мамуки, ибо за ним следовала покупка большого количества сладостей. Изредка (раз или два в году) Нодар звонил. Разговоры эти длились максимум минут десять и сводились обычно к тому, что у всех всё хорошо. Но сама Нино не могла связаться со своим мужем и знала только, что он в Москве.

Однако всё и правда было весьма неплохо, за исключением того, что дети очень тосковали по папе. А новорождённая Нелли и вовсе никогда его не видела. Но Нодар присылал деньги весьма немалые для посёлка, где всё растёт в огороде. Нино не работала и полностью погрузилась в заботы о доме и детях.

Перелом наступил прошлым летом — 2010-го. В июне очередное письмо от Нодара просто-напросто не пришло. Письма всегда приходили десятого числа, в крайнем случае одиннадцатого. «Папа, наверное, очень занят и не может пока нам написать» — объяснила она детям. Свою порцию сладостей они всё же получили, ведь Нино предусмотрительно откладывала небольшую часть от каждой посылки. Паниковать было ещё рановато.

Однако же и в июле письмо не пришло. Нино пошла на почту в надежде, что по каким-то причинам письма могли задержаться там. Но и там ей помочь никто не мог. Несчастной женщине пришлось самой написать письмо якобы от Нодара, чтобы успокоить детей. «У папы сейчас проблемы, и он не может прислать так много, как раньше» — сочиняла она, избавляя себя от необходимости покупать сладости, на которые теперь просто не было средств. Вся надежда была только на звонок от мужа. Но он словно провалился сквозь землю.