Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [101]
Тишина… Давящая, тягостная…
Общая тревога достигла предела, когда, наконец, на крыльце появился Калмыков, державший за локоть безоружного Темиркана Шипшева.
Крупный, среднего роста с массивной головой, он как-то сник: плечи его безвольно обмякли, глаза были опущены вниз. Ничего не осталось в нем от бывшего блестящего офицера императорской гвардии, потом — предводителя белогвардейской банды. «Люди видели смертельно уставшего сломленного человека.
Калмыков подвел его к грузовику и, посадив в кабинку, сел рядом. Машина заворчала, чихнула несколько раз для порядка и, покатила по проселку в Баксан.
Бетал так торопился, что даже не взял охраны.
В БАКСАНЕ
Ранним июльским утром, едва жители села выгнали коров в стадо, над просыпающимися улочками загремел мощный раскатистый. бас:
— Еге-е-гей! Люди аллаха, собирайтесь в окружное правление! Сегодня — большой сход карахалка! Эге-е-й! Поторапливайтесь, уважаемые односельчане!
Кричал так, выполняя старинную роль глашатая, маленький щуплый человек лет пятидесяти, восседавший на неказистом пегом коньке.
Глядя на его впалую грудь, узкие сутулые плечи, на бесцветное лицо с реденькой бороденкой, трудно было предположить в нем обладателя столь зычного и низкого голоса.
Лошадка трусила мелкой рысцой, испуганно шарахаясь в сторону после каждого выкрика своего седока, и заплетала ногами.
Тон неимоверно важничал оттого, что ему поручили серьезное дело, и воинственно размахивал старой тупой саблей, изредка хлопая ею плашмя по крупу своего одра.
— Эге-е-й! Собирайтесь в круг!
Взбудораженные крестьяне выскакивали из домов, судили да рядили, объясняя появление глашатая каждый на свой лад и пугая друг друга нелепыми догадками.
Так уж было заведено испокон века. Если случалось в ауле что-либо необычное, раздавался то тут, то там призывный голос глашатая и, едва сдерживая нетерпение и любопытство, горцы седлали коней, запрягали брички, а то и просто пешком торопились на место схода.
На этот раз поднял на ноги всех жителей селения Плешивый Хамид.
Он был довольно известным человеком в своей округе: рассказов и небылиц всяких ходило о нем великое множество.
Всю жизнь Хамид провел в бедности. А тут еще одно горе— голова его раньше времени облысела, и сельские острословы прозвали его Плешивым.
Трижды он женился и трижды оставался вдовцом. В четвертый раз попытал счастья с вдовушкой из ногайского племени и жил с нею благополучно вот уже семь лет. Каждый год она рожала ему по ребенку, и Хамид воспитывал теперь семерых сыновей.
На соседей Хамиду положительно везло. Люди это были большей частью добрые и уважительные. Они помогали ему и едой и одеждой. Сыновья его росли на даровых харчах.
И Хамид не унывал. «Если я беден, — что из того? — любил говаривать он. — На таких, как я, весь свет держится! Не было бы нас, бедняков, откуда тогда знать богатеям, что они богаты?..»
Нравилось ему участвовать во всех сходах и сборищах, бывать на похоронах и на свадьбах. Он отнюдь не забивался в угол, не стеснялся своей потрепанной одежонки, а напротив, всегда норовил воспользоваться моментом, чтобы произнести речь, сказать несколько «глубокомысленных» слов.
В ту горячую суровую пору, когда решался вопрос — быть или не быть на Северном Кавказе советской власти, Плешивый Хамид умудрился не примкнуть ни к одному лагерю и дипломатически выжидал, чем кончится заваруха.
Он не стал ни кадетом, ни большевиком, ни шариатистом: все боялся продешевить, усевшись не на ту арбу.
А когда революция совершилась вовсе без его участия, Хамид забеспокоился, как бы не остаться «с носом», и зачастил на собрания и на сходки, где неизменно держал путаные пространные речи, на все лады расхваливая новую власть.
Вскоре он прослыл активистом и его даже приняли в партию, хотя сам Хамид решился на столь важный шаг совсем не по внутреннему убеждению, а движимый лишь одной-единственной мыслью — как бы не оказаться ему в стороне от главного течения жизни и не застрять в бедняках до скончания века.
Он перестал клясться именем аллаха и говорил теперь: «Клянусь своим партейным билетом!», театрально положив ладонь правой руки на пришитый к бешмету изнутри нагрудный карман.
И вот однажды произошла история, навсегда избавившая его от этой привычки, а заодно и от партбилета, которого он не заслуживал.
Понадобилось ему в Прохладную. Сел в вагон и поехал, ничуть не смущаясь, что у него нет проездного билета. Где-то на середине пути в вагоне появился кондуктор.
— Ваш билет? — потребовал он, подойдя к Хамиду.
С важным видом тот полез в заветный карман и, достав свою партийную книжку, протянул кондуктору.
— Это не дает права на бесплатный проезд. Потрудитесь освободить вагон.
Хамида выпроводили на первой же остановке. Железнодорожного билета он, разумеется, не купил по той простой причине, что у него не было денег, и зашагал домой пешком. Возвратившись в селение, весь в пыли, усталый и злой, он явился к секретарю ячейки и положил перед ним партбилет.
— Клянусь, незачем мне таскать в кармане эту красную книжечку, которая не дает никаких прав. Даже в поезд с ней не пускают…
Рассказывали, что с тех пор Хамид стал все чаще брюзжать и при всяком удобном случае поносить новые порядки.
