Все вещи мира - [6]

Шрифт
Интервал

высекая искры из травы подножной
приближается буря в поле и русского леса
тени на горизонте пока в гейдельберге
жилы мертвецов парализованы или
гальванизированные сумерки раскроены
бликами пляшущих созвездий

У распадающихся границ остывают слабые тела и предметы, в предательском воздухе слышится их мучительный тренос. Еще не мертвые, но уже живые — мессианические тела, пребывающие между жизнью и смертью: они совершают траур по прошлому миру европейской культуры и погружены в ожидание того, что уже случилось, и одновременно в скорбь по тому, что еще не произошло.

4. Мессианическое письмо и органическое ожидание революции

Возможно, мы имеем дело с постмортальным письмом, для которого опыт утраты, смерти культуры — лишь точка отсчета. Здесь уже отчасти воссоздано воображаемое мессианское царство. Здесь мертвые (и живые) просыпаются или уже проснулись:

в духоте я проснулся когда доски
cкрипели и хрустело стекло рассыпанное
на полу и проходящие люди в одеждах
защитного цвета перемещались в лучах
пыли словно любовники забывшие друг
о друге среди протяженных полей

Или в другом стихотворении:

и я говорю тебе
что готов забыть о том дне когда красный луч
разрезающий меридиан коснулся моей руки
когда я был мертвецом и его невестой когда мы
погружались в цветущую пыль и мостовые
возвышались над нами

Время схлопывается, позволяя почувствовать в одном моменте все исторические катастрофы. Сам планетарный ландшафт становится полноправным носителем мессианического времени, в которое вовлекаются камни растения <…> мертвые птицы строительные материалы / и те кто скользил по льду и другие / в легкой одежде с разбитыми лицами. Оно возникает прямо внутри «мира насилия» — внутри путинской Москвы, населенной призраками 1930-х годов, или внутри донецкого театра боевых действий.

* * *

Мессианическое — это соединение утопического и эсхатологического ви́дения истории. Вот почему мессианизм и марксизм так близки. И в этих стихах, кроме наслаждения «конечностью» мира и человека, кроме драмы «конца» и образов распада культуры/природы, есть еще что-то, что не позволяет мортальному наслаждению целиком захватить воображение. «Утопия» и «апокалипсис» находятся в диалектических отношениях: за разрушением старого мира, его полным, окончательным исчезновением открывается возможность нового. И в то же время никакая утопия невозможна без отталкивания от «судного дня», от конечности человеческого мира, без всматривания в прошлое и пересборки истории. Призрачные, страдающие тела в этих стихах вдруг начинают подсвечиваться мессианическими силами, четкость руинированной фокусировки смещается движениями потоков света и воздуха. Мы видим «избавление», материализованное в мельчайших, сингулярных частицах, атомарную чувственность мира, скрытую органику мест, снова ожидающих революции.

Это органическое ожидание революции изменяет саму материальность психического и исторического, отношения живого и неживого, движущегося и неподвижного: камни тлеют, внутри стеблей и деревьев открываются архитектурные порталы, проемы, разрывы в брусчатке набухшие от капитала прошиваются грядущей борьбой и невозможно струится между / просветами пеной рудой наше / пидорское солнце. Революция и смысл истории проявляются как органическая, атомарная трансформация, перекодирующая движение воздуха, света и ветра, изменяющая представления о логике нашего существования. Движение сквозь историю с файером в робкой руке — это и есть блоховский «оптимизм с траурной повязкой», когда мессия, как в одном из вошедших в книгу стихотворений, предстает королем разрывов.

Галина Рымбу

I

gemina teguntur lumina nocte

«Аналоговое море увиденное в девятнадцать…»

аналоговое море увиденное в девятнадцать
лет и фрагмент сухой земли побережья пока
за горами развертывается вооруженный
конфликт вовлекающий школьных друзей
и врагов в неожиданных сочетаниях — нить
слюны протянутая от тропического фрукта
ввинченные в склоны постройки и сколотая
эмаль на одиноко стоящей стене подъем
разрывающий сухожилья и всё что я хотел
сказать и никогда не скажу с раздробленными
коленями и сломанной воздухом линией
горизонта дельфиньим телам в каменистых
бухтах в тот день когда ты сошел с ума

«Мягкие складки рура мозельский виноград…»

мягкие складки рура мозельский виноград
в клочковатом старом тумане так на холмы
раздвигая ветви мы поднимаемся и огромные
лопасти простор разливают над нами — вот он
скользит по траве расправляя руки я не знал
никого кто бы видел его тогда но сам воздух
охвативший его приближается к почве держит
ровными крылья и нас заставляет смотреть
как пустеет деревня в ближайшей лощине
и вода проступает на оставленных стенах
и плечом к плечу в темноте завода мы стоим
пока свет грохочет над нами распределяя
рассвет над осенним берлином и ульрика
майнхоф и друзья ее с нами там где медом
сочится кройцберг и поездами гремит
нойкёльн так что к западу от границы все
перверты булонского леса чувствуют дрожь
земли ее влажные руки на бедрах своих
и коленях — вот он смотрит на нас и цветы
взрываются в солнечных лавках и рвутся
поло́тна под порывами ветра с реки оседает
пыль во дворах где он проходил когда-то

Рекомендуем почитать
Пока догорает азбука

Алла Горбунова родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет СПбГУ. Автор книг стихов «Первая любовь, мать Ада» (2008), «Колодезное вино» (2010) и «Альпийская форточка» (2012). Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005), шорт-лист Премии Андрея Белого с книгой «Колодезное вино» (2011). Стихи переводились на немецкий, итальянский, английский, шведский, латышский, датский, сербский, французский и финский языки. Проза печаталась в журналах «Новый мир» и «Новые облака», рецензии и эссе – в «Новом мире» и «Новом литературном обозрении».


Ваш Николай

Леонид Шваб родился в 1961 г. Окончил Московский станкоинструментальный институт, жил и работал в Оренбурге, Владимире. С 1990 г. живет в Иерусалиме. Публиковался в журналах «Зеркало», «Солнечное сплетение», «Двоеточие», в коллективном сборнике «Все сразу» (2008; совместно с А. Ровинским и Ф. Сваровским). Автор книги стихов «Поверить в ботанику» (2005). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2004). Леонид Шваб стоит особняком в современной поэзии, не примыкая ни к каким школам и направлениям. Его одинокое усилие наделяет голосом бескрайние покинутые пространства, бессонные пейзажи рассеяния, где искрятся солончаки и перекликаются оставшиеся от разбитой армии блокпосты.


Образ жизни

Александр Бараш (1960, Москва) – поэт, прозаик, эссеист. В 1980-е годы – редактор (совместно с Н. Байтовым) независимого литературного альманаха «Эпсилон-салон», куратор группы «Эпсилон» в Клубе «Поэзия». С 1989 года живет в Иерусалиме. Автор четырех книг стихотворений, последняя – «Итинерарий» (2009), двух автобиографических романов, последний – «Свое время» (2014), книги переводов израильской поэзии «Экология Иерусалима» (2011). Один из создателей и автор текстов московской рок-группы «Мегаполис». Поэзия Александра Бараша соединяет западную и русскую традиции в «золотом сечении» Леванта, где память о советском опыте включена в европейские, израильские, византийские, средиземноморские контексты.


Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Игорь Лёвшин (р. 1958) – поэт, прозаик, музыкант, автор книг «Жир Игоря Лёвшина» (1995) и «Петруша и комар» (2015). С конца 1980-х участник группы «Эпсилон-салон» (Н. Байтов, А. Бараш, Г. Кацов), в которой сформировалась его независимость от официального и неофициального мейнстрима. Для сочинений Лёвшина характерны сложные формы расслоения «я», вплоть до погружения его фрагментов внутрь автономных фиктивных личностей. Отсюда (но не только) атмосфера тревоги и предчувствия катастрофы, частично экранированные иронией.