Все вещи мира - [16]

Шрифт
Интервал

поджидая овражка округлые сны устремляясь
за ручейные стены его с проходящими робко
флиртуя как умеют частицы земли осушают
оболочки сетчаток а другие исследуют дальше
цветенье канав и ступени запрелые помнят
друг друга но для нас только пряный налет
едва молчаливый но все же к широкой улице мы
по неровной брусчатке скользим

«Кто там сидит в траве прячется…»

кто там сидит в траве прячется
в окнах разбитых в трещинах
пола? скалы его призывают или
смотрит он сам сквозь проемы
стеблей выжидает не упадет ли
дождь не смоет ли солнце
не смешает ли пыль с контуром
поля над мечетью над тлением
волглых камней
кто считает трещины в кладке
изгибы травы уплотненной
воздухом и всеми его именами
роем цветов опаляющим ноздри
раздвигающим створки деревьев
и ее колени?
он не смотрит на нас не видит
огней над рассыпчатыми домами
желтых цветов и роз цветущих
в долине когда горная пена
нас укрывает увядают медузы
у берега и вертолеты дрожат
над застывшей водой

«Танец чахоточный в исполнении…»

1
танец чахоточный в исполнении
робкой подруги
на лугах гутенберга в легочной
грязи
пленка радости на шерсти гуингма
и путешествий щетина чабрец
с тех же самых лугов в патине
и паутине
заблудившийся терамен
птиц и собак за собой ведущий
у порога стоит хотя и стремится
в трезен
2
но с нами он спит втроем
пока тянется нить слюны
пока говоришь я была
владыцей членов на лугах
гутенберга в замкнутых
плевой покоях всё это снова
придет вывернет руки снова
придет тишина

«Вызванный в парк в отчетливом ритме…»

вызванный в парк в отчетливом ритме
раскачивающий ветви полы одежды
те же привычки после двадцати или
более лет припоминает колебания
воздуха запотевшие окна транспорта тогда
они ехали с ней куда-то дорожная колея
растворялась в почти сожженном поле
и подташнивало хотя может быть в тот раз
он уже был один не в силах преодолеть
накатывающее отчуждение или спазм
(всё равно духота всё равно это
отвращение) остановка среди заброшенных
дачных участков с кучами щебня
осколками кирпича и змеящейся
пыльной травой и как убивали его
на этой траве между осколками
кирпича как потом выжигало траву
до трухи и узорилась почва и снова
смотрел на желтевшую равнину
ощущал почти рассыпчатый воздух
за стеклами меланхолию отравленного
горизонта и в областных центрах
среди невысоких строений искали его
выволакивали из кофейни но кажется тогда
удалось пройти переулками и вот
две таблетки антипаркинсонического
средства с утра несколько наименований
ноотропов и сдавливающий виски горизонт
титанический огонь в исполосованной
авиаторами атмосфере продолжительный сон
еще более продолжительный сон и тот же
вид на сдвигающиеся строения растворенную
почву и дымящиеся леса от которых
сдавливает диафрагму и расходятся затененные
фигуры по краям железнодорожных путей
пересекая границу в клади ручной
в скомканных простынях но вместе
с ним все увереннее двигаясь по восточной
окраине в то время как спит он по-прежнему
прислонившийся к горизонту среди дымных
растений или в плацкарте приоткрывая глаза
на каждой станции когда снова нечем дышать
взгляд останавливается на монументах скрытых
между деревьев постройках раскалывается
сон и продолжается снова на укрытом листвой
бульваре пока движется воздух над стертыми
одеждами и беспомощной географией только
к вечеру они расходятся по домам к вечеру
можно двигаться парками где окрашивает
трава сочленения брусчатки на которой
он лежит пока длится сон только лежит

«Так вступают по выровненным…»

так вступают по выровненным
водным и наносным скользят
за все мертвое встать готовые
против всего живого не подумай
не кадавры разъятые не рассыпчатые
старики в диссидентских хламидах
но сбивчивый сумрак бесконечного
стихотворения по запястьям пущенный
в прикосновеньях проявленный жест
и вот по слякоти в районе шведского
тупика пробираешься овладевая
снегом в гортань вцепившимся
не встретить ни одного в сквозящих
просветах пока мостовая дрожит
проникающим из глубины

«Лето задерживается в позвонках…»

лето задерживается в позвонках
до бесконечности длится в клекоте
жаб и кузнечиков скрипе в теплой
крови чей вкус на губах в сперме
размораживающей рассвет — он
смотрит на нас из-под тягостных
капель из-под гнета листвы сквозь
сумрак черных машин
все дети ушли на войну разлетается
пыль опустевшие поезда следуют
в аэропорты и над венами встречного
льда над мутнеющим солнцем
летит он запертый в стеклянном аду
обнимающий горизонты скрежещут
сирены крыши горят и нежные
язвы покрывают его лицо

«То что уходит первым названия…»

то что уходит первым названия
трав и деревьев вербена ива
олеандр или напротив остается
навсегда вместе с раковинами
и галькой причерноморского
пляжа низким светом предгорий
надрезающим кожу
устойчивым горизонтом гложущим
углы предметов вспарывающим
дыхание что струилось раньше
свободно огибая вещи охватывая
свет и его сыновей поднятых па́ром
со дна замерзающего водопада
где нет никого
хотя и стучат в нетвердую корку
с той стороны воды темные люди
в защитных одеждах и обратное
солнце их согревает высветляя
глаза пока мы едем в медленном
поезде по берегу моря и ничего
не знаем об этом

«Голосами муз окруженные…»

голосами муз окруженные
искаженными радиопередачами
по́лосами сегментов
во флуоресцентном кожухе

Рекомендуем почитать
Пока догорает азбука

Алла Горбунова родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет СПбГУ. Автор книг стихов «Первая любовь, мать Ада» (2008), «Колодезное вино» (2010) и «Альпийская форточка» (2012). Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005), шорт-лист Премии Андрея Белого с книгой «Колодезное вино» (2011). Стихи переводились на немецкий, итальянский, английский, шведский, латышский, датский, сербский, французский и финский языки. Проза печаталась в журналах «Новый мир» и «Новые облака», рецензии и эссе – в «Новом мире» и «Новом литературном обозрении».


Ваш Николай

Леонид Шваб родился в 1961 г. Окончил Московский станкоинструментальный институт, жил и работал в Оренбурге, Владимире. С 1990 г. живет в Иерусалиме. Публиковался в журналах «Зеркало», «Солнечное сплетение», «Двоеточие», в коллективном сборнике «Все сразу» (2008; совместно с А. Ровинским и Ф. Сваровским). Автор книги стихов «Поверить в ботанику» (2005). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2004). Леонид Шваб стоит особняком в современной поэзии, не примыкая ни к каким школам и направлениям. Его одинокое усилие наделяет голосом бескрайние покинутые пространства, бессонные пейзажи рассеяния, где искрятся солончаки и перекликаются оставшиеся от разбитой армии блокпосты.


Образ жизни

Александр Бараш (1960, Москва) – поэт, прозаик, эссеист. В 1980-е годы – редактор (совместно с Н. Байтовым) независимого литературного альманаха «Эпсилон-салон», куратор группы «Эпсилон» в Клубе «Поэзия». С 1989 года живет в Иерусалиме. Автор четырех книг стихотворений, последняя – «Итинерарий» (2009), двух автобиографических романов, последний – «Свое время» (2014), книги переводов израильской поэзии «Экология Иерусалима» (2011). Один из создателей и автор текстов московской рок-группы «Мегаполис». Поэзия Александра Бараша соединяет западную и русскую традиции в «золотом сечении» Леванта, где память о советском опыте включена в европейские, израильские, византийские, средиземноморские контексты.


Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Игорь Лёвшин (р. 1958) – поэт, прозаик, музыкант, автор книг «Жир Игоря Лёвшина» (1995) и «Петруша и комар» (2015). С конца 1980-х участник группы «Эпсилон-салон» (Н. Байтов, А. Бараш, Г. Кацов), в которой сформировалась его независимость от официального и неофициального мейнстрима. Для сочинений Лёвшина характерны сложные формы расслоения «я», вплоть до погружения его фрагментов внутрь автономных фиктивных личностей. Отсюда (но не только) атмосфера тревоги и предчувствия катастрофы, частично экранированные иронией.