Всё есть - [3]

Лысая сидела на лавочке у забора. На коленях сверкал серебряный дискмен. Красиво играл на солнце в сочетании с красными брюками и желтой майкой.]

— Зачем? — спросил с удивлением, указывая на блестящую коробочку.

— Это Старушке. Кстати. Я оставила в корзинке диск?

— Да. Что на нем?

— Знакомый установил очень чувствительные микрофоны, направленные на массив К₂. Записывал без перерыва. Несколько сот часов. Потом в студии убрал все звуки, которые сумел определить, — знал их происхождение, источники.

— Что осталось?

— Тайны. Загадки. Красивые носки. Пошли?

— Да.

[У нее были короткие дреды. Шел за ней. С порога сорвалась собака. Подбежала, виляя хвостом. Вошли в дом. Старушка лежала на кровати у окна. В ногах две кошки. Читала газету. Сняла очки.]

— Лысая и Мачек. Здравствуйте. Опоясывающий лишай. Обширный. Начинается под правой грудью. Ха, ха, грудью. Кончается на спине. Около позвоночника. Больно. Всё есть. Капли, мази, аэрозоли, антибиотики. Всё. Вон, смотрите. Всё стоит. — Указала на низенький столик у кровати. — Что это?

— Дискмен. Хотим, чтобы ты кое-что послушала. Утром я забыла. Мачек сейчас принесет тебе диск.

— Знаю. У спасателей есть такой. Я видела. С наушниками. У меня тушь кончается. Мачек.

— Уже иду. Диск и тушь. Что-нибудь еще?

— Пиво. Нет. Антибиотик. Масла не будет. Молока надоит Янек. Он заходил. Яйца будут. Сами сносятся. Больше ничего. Лысая. Постой, нет, не уходи. Останься. А ты иди. И возвращайся. Красивые носки. Подожди. Подождешь?

— Подожду, — уже в дверях услыхал ответ.

[Дома увидел на экране монитора мигающее оповещение: пришло письмо, пришло письмо, пришло письмо. Кликнул. От Анджея.]

Посылаю фрагмент «Системы» (должен тебя заинтересовать):

[…] Сегодня ты в своих странствиях вернулся к исходной точке. Отбросив концепцию единства ради множественности опыта, земного и духовного, а, по сути, ради плюрализма различных биографий, с удовольствием тобой проживаемых пока время шло в ином, незыблемом темпе, ты постепенно осознал, что самой разнородности опыта грозит опасность, и причина тут в ее собственной внутренней природе, поскольку разнообразие предполагает параллельность, а все твои крайне индивидуалистские способы мышления и поведения по существу были направлены в одну сторону, постоянно угрожая объединиться в однополосном движении к невидимой цели: конкретной разнородности. Ибо подобно тому, как самые разные люди, едва придя на свет, воображают, что сильно друг от друга отличаются, хотя в принципе одинаковы, так и все эти понятия возникли в одном уме, составив обычные черты отдельного организма — тебя или, возможно, твоего желания отличаться от остальных. Стало быть, теперь, во избежание гибели, надо воскресить идею единства, только по возможности на более высоком уровне, чтобы сходства между твоими разными жизнями нивелировались, а различия остались, только под эгидой единичности и особости, дабы всякое различие могло послужить образцом для всех прочих, безусловно оставаясь собою, чем-то индивидуальным и ни на что не похожим. Что приводит нас к тебе и к сцене в маленьком ресторанчике. Ты все время там, в вышине как полярная звезда, распростерт надо мной как небесный свод; твоя неповторимость стала общей принадлежностью, а это означает, что различные твои черты и особые приметы слились словно бы в тучу защитного слоя, все аберрации которого являются функцией цельности и который устанавливает произвольную, но нерушимую границу между новым, неформальным, едва ли не случайным образом жизни, который дан мне уже навечно, и монолитными устоями мира, существующего затем, чтобы оставить его за дверью. Ибо сотворен был однажды, раз и навсегда. Ошибкой было бы оглядываться назад, но, к счастью, мы так сконструированы, что подобный импульс никогда в нас не проснется. Мы оба живы и свободны. […]

[Телефон.]

— Слушаю.

— Передайте привет Старушке и скажите, что, когда стемнеет, я ей позвоню, — услышал голос жены Соседа с Горки.

— Спасибо. Скажу.

— Красивые носки. Никто не приходил.

— Хорошо. Бегу.

[Взял диск и пузырек с тушью.]

— Остаешься. Позже, — сказал Псу.

[Лысая сидела на пороге; рядом кошки. Услышали телефонный звонок. Вошли.]

— Не берите трубку. Слоуфудовцы.

[Заметил, что в его отсутствие Лысая переодела Старушку, перестелила белье на кровати, из-под которой выглядывала белая рукоятка судна. Дискмен поблескивал на одеяле, наушники на голове.]

— Смотришь. Ну да, судно. Давай диск. О, тушь. Поставь. Не сюда. Туда. А то еще выпью.

[Лысая вставила диск.]

— Здесь нажать. Выключается сам. А если еще раз, опять здесь.

— Мы пошли. Жена Соседа с Горки сказала, что вечером позвонит.

— Всегда вечером. Когда ничего не видно. Идите, — сказала Старушка и нажала кнопку.

[Во дворе встретили Янека.]

— Я займусь зивотинкой.

— Знаем, знаем. Масло будешь сбивать?

— Не разресает.

[Возвращались другой дорогой. Через вертолетное поле. На коротко подстриженной траве стояли два вертолета. Оранжевый — горный, белый — морской. На горном белела надпись ДГС[2] АГАТА, на морском краснелось: МСС[3] НЕПТУН. Неподалеку от большого фургона, раскрашенного как бело-черная шахматная доска, и мачты с уныло повисшим флажком лежали в шезлонгах спасатели. За зеленым столиком, затененным красным зонтом, четверо играли в карты. В полусотне метров от поля светлели два обложенных сайдингом строения, высились две мачты с направленными во все стороны света антеннами. Автомобилей не было видно. Они стояли на паркинге с другой стороны. У дороги. На метеорологической площадке подошли к термометру. Двадцать девять.]