Всадник с улицы Сент-Урбан - [9]
Нэнси успела уже привыкнуть к тому, что часа в три утра он внезапно просыпается.
— А мать не говорила, — бывало, спрашивал он, — она не собирается с утра в Вест-Энд за покупками?
— Говорила.
Тогда он, не попадая в рукава, напяливал халат и пулей выскакивал из спальни — проверить, нет ли на ее пути потенциально опасных самокатов, велосипедов и прочих неожиданных препятствий.
— Представляете, — сказала однажды невестке миссис Херш, — он так старательно переводил меня нынче утром через улицу к автобусной остановке! Я таки имею тут хорошего сына!
— Такие, как он, один на миллион, миссис Херш!
А вечером в постели, прикуривая одну сигариллу от другой и подливая себе коньячку, Джейк сокрушался:
— Ты ей позволила лечь спать, не вспомнив про лекарство! Ну, ты молодец, умница! Дождешься от тебя помощи. У женщин ее возраста инсульт случается на ровном месте. Бабах! Да и сердце в нашей семье тоже на обе ноги хромает.
— Но она же твоя мама. Хоть она и говорит частенько, будто бы…
— Ты должна следить за ней выпуклым глазом. Зорким взглядом орла, ты меня слышишь? Потому что мне от нее только и нужно, чтобы она жила и жила у нас годами… Прикованная к постели.
Да вот хотя бы вчера вечером: по возвращении домой из Олд-Бейли первый вопрос, который он задал, был «Как мама?». Но, едва получив заверения, что она в добром здравии, тут же завел и растянул на весь вечер лекцию по истории уголовного права, мучительную в первую очередь опять-таки для нее же.
— Теперь-то уж попроще, мам. В том смысле, что в наши дни и впрямь стало возможно отстоять свою невиновность.
И принялся потчевать ее, наслаждаясь каждым «ой» и веселея от тяжких вздохов, рассказами о действовавшей когда-то в подвале суда пресс-камере, где принуждали к даче признательных показаний по методу «Peine forte et Dure»[31]: обвиняемого клали спиной на каменный пол, растягивали руки и ноги в стороны, а сверху наваливали тяжелые грузы, увеличивая вес, пока не ломались ребра или пока испытуемый не соглашался с обвинением.
— Но ты не думай, — все больше подбавлял он чернухи. — Даже и тут оставалось место милосердию. Некоторым позволяли установить под спину деревянный колышек — чтобы скорей все кончилось. Но далеко не всем. Например, некий майор Стренджвейз, который в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году никак не желал признаваться в убийстве мужа сестры, оказался так силен, что все взваленные ему на грудь каменные и железные тяжести выдержал. К счастью, Стренджвейза Господь благословил хорошими друзьями, которые при сем присутствовали; страж был так добр, что разрешил им взгромоздиться на него поверх груза, что и ускорило смерть. Вот, стало быть, мам, как иногда друзья могут помочь в беде. А мой приятель Люк — пришел? помог мне? Что, Нэнси, разве я неправ?
Миссис Херш, просыпавшаяся рано, с утра обычно ждала у себя в комнате, пока в коридоре не послышатся детские голоса; грустно поводя блеклыми карими глазами, сидела на краешке кровати, как старая седая курица на насесте. Подобным образом и в это утро, едва Нэнси с младенцем на руках двинулась вниз по лестнице, на которую вслед за ней ступила Молли, а за нею Сэмми, миссис Херш тут же открыла дверь и к ним присоединилась. На миссис Херш была розовая в цветочек пижама и тапочки с голубенькими помпонами. Оправу ее очков, на манер раскинутых крылышек приподнятую к вискам, украшали серебристые блестки.
— Доброе утро, мои драгоценные! — сказала она.
— А подарок мне подаришь? — спросил Сэмми.
— Бесенок! Ну какой бесенок!
— А мне? А мне? Так нечестно! — заволновалась Молли.
— Нет, вы послушайте! «Так нечестно»! Вы слышите, как на меня нападают? Слышите? Вот прямо сразу. А я вас съем. Съем обоих!
Джейка Нэнси обнаружила спящим на полу гостиной, он похрапывал и стонал.
— Боже! — Округлившиеся от удивления глаза миссис Херш переходили от сына к пустому стакану, стоящему рядом с ним на полу. Ее ладонь в ужасе взметнулась к губам. — О Господи! Срочно надо куда-то убрать детей!
— Он просто спит, — ровным голосом проговорила Нэнси. — Спит, больше ничего. — И она тихо прикрыла за собой дверь гостиной.
Из глубин сна на поверхность Джейка выцарапали каркающие возгласы матери на кухне. Опять небось тетешкает у себя на коленях Молли, подумал он.
— Ми-илочка! Др-рагоценненькая моя! Кр-расоточка! Ну какое личико! Нет, вы когда-нибудь видали такую пр-релестную р-рожицу? Скажи, любишь бабушку? Нет, говор-ри, говор-ри!
Молчание.
— Скажи: я люблю тебя. Я-ЛЮБЛЮ-ТЕБЯ.
— Яблублублу.
— Нет, вы слышите? Она меня любит! Она любит меня, моя кр-расавица!
— Кофе будете пить, миссис Херш?
— Только если вы все равно варите.
— Но я каждое утро варю кофе, миссис Херш.
— А р-разве я говорю, что нет?
Молли начинает хныкать.
— Я думаю, ей так неудобно. И пеленка грязная. Может быть, стоит разбудить Джейка?
— Джейк никого не пеленал ни разу в жизни. Давайте пока его трогать не будем. И пожалуйста, миссис Херш, вы уж не обижайтесь, но…
— Да что вы, что вы, милочка. С чего это я буду обижаться?
— …но когда придет Джейк, пожалуйста, не смотрите на него долгим печальным взглядом. Будто это его последний день на белом свете. Не обращайте на него внимания. Дайте ему спокойно почитать газеты.
«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.
Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.
Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.
В своей автобиографической книге один из самых известных канадских писателей с пронзительным лиризмом и юмором рассказывает об улице своего детства, где во время второй мировой войны росли и взрослели он и его друзья, потомки еврейских иммигрантов из разных стран Европы.
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.