Всадник с улицы Сент-Урбан - [2]
В кармане халата Джейк нашел монетку, подбросил, легла орлом. Два раза из трех. Потом три из пяти. Вернулся на кухню, налил себе еще выпить. Пятнадцать минут пятого. В Торонто четверть двенадцатого. Будь он сейчас там, играл бы в кругу закадычных друзей на бильярде или пил в баре на крыше отеля «Парк Плаза», к тому же был бы при этом дома, что и само ведь по себе не лишено приятности. Как в Канаде уютно! Все-таки родина, пусть он и отряс со своих ног ее прах с решительностью неимоверной. Двенадцать лет назад! Тогда она ему представлялась в виде раскинувшейся на тысячи миль хлебной нивы — дыра дырой, деревня, жалкое захолустье и ничего больше.
Джейк вспомнил, как они с Люком стояли на палубе судна у релинга, в голове шумело шампанское, распирала радость, в дымке таял Квебек-Сити, а они уплывали все дальше по реке Святого Лаврентия в океан.
— Нет, ты меня, меня послушай! — захлебывался смехом Джейк. — Вот ты скажи, что сейчас происходит в Торонто?
— В Торонто? О, ну как же! Город с каждым днем становится все краше.
— А в Монреале?
— Ну, и Монреаль тоже — он неустанно движется вперед!
Как была страна с большим будущим, так с большим будущим и остается. И все же… все же, как его туда тянет! Причем все сильней и сильней, особенно в начале осени, когда в Лаврентийских горах бархатный сезон. В последний раз, когда он плыл по гладким водам реки Святого Лаврентия навстречу океанской зыби, им, по правде говоря, владело чувство потери, можно даже сказать утраты, и он с грустью наблюдал, как за корму уходят поселки, притулившиеся к береговым скалам. Ни в одном из которых он не бывал никогда.
Всё на круги своя, подумал он. Все по кругу.
Когда жили на Сент-Урбан, он, уличный мальчишка, — хотоси![4] — стыдился еврейского акцента родителей. Теперь, в добропорядочном лондонском Хэмпстеде, его сын Сэмми — а скоро к нему присоединятся и Молли с Беном — вовсю хихикает над папиной иммигрантской гнусавостью. За что боролся, на то и напоролся, подумал Джейк, добавил к неоконченной Сэмми настольной головоломке пару затейливо извилистых по краям кусочков, отыскал карты и принялся раскладывать пасьянс. Если сойдется, решил он, оправдают. Если нет — черт, ведь посадят же!
Дрожа от страха (вот, КРУПНЫЙ ПЛАН: трясущиеся руки — действительно трясущиеся, буквально, а не так, как иногда может потребовать режиссер; теперь он даже слова такого не потерпит ни в одном сценарии!), Джейк вспоминал, как вчера в зале номер один Олд-Бейли[5] начал свою речь осанистый, с повадкой снисходительного папаши мистер Паунд, представляющий сторону обвинения.
НАЕЗД: зал № 1, на СРЕДНЕМ ПЛАНЕ мистер Паунд.
— Милорд, вот тут письмо и несколько страниц киносценария, на которые я вынужден буду сослаться во вступлении к своей речи. Если позволите, я вам их сразу передам, чтобы в нужный момент не терять времени на их освидетельствование, хорошо?
— Да, мистер Паунд.
— С разрешения вашей милости и уважаемых присяжных, — начал он и, поглядывая поверх бифокальных «франклиновских» очков, принялся невозмутимо излагать версию государственного обвинения, согласно которой выходило, что… вышеупомянутый мистер Херш, человек, как вы можете убедиться, по любым меркам обеспеченный и искушенный вплоть до развратности (в его богатой библиотеке есть даже маркиз де Сад), это настоящий «свингер», как такие адепты промискуитета нынче называются, причем его разностороннюю натуру, ко всему прочему, характеризует еще и нездоровая тяга к оружию. Успешный кинорежиссер, он свой в мире гламура, премьер и пышных презентаций, где ресторанные столы то и дело сменяются игровыми. При этом стены его чердачного кабинета увешаны фотографиями нацистских вождей времен войны — преимущественно тех из них, кто выжил. Имеется там и нарочито издевательский портрет фельдмаршала Монтгомери[6]. Сам верховой ездой не занимаясь, господин Херш хранит в шкафу седло и хлыст. Но это я забегаю вперед. Об этих его вещицах мы поговорим чуть позже. В данный момент я предложил бы обратить внимание на письмо и страницы сценария, копии которых секретарь суда всем раздал. Вот текст письма:
Мой дорогой штурмбанфюрер!
Я высоко ценю, как ценит и доктор Геббельс, Вашу писательскую честность, поскольку и сам не хочу, чтобы наше славное прошлое представало в искаженном виде. Хотя победители обязаны проявлять великодушие, мы в министерстве все согласны в том, что вероломный Альбион все же не следует слишком обелять. С другой стороны, как Вы прекрасно знаете, мы никогда не были врагами британского народа, но только лишь его преступного правительства. С Вашей стороны чрезвычайно несправедливо полагать, будто мы желали бы смягчить картину прошлого в связи с озабоченностью объемами продажи билетов на освобожденных территориях. Поэтому я прошу Вас, еще раз хорошенько подумав, все же включить в сценарий, над которым Вы работаете, нижеследующие сцены и эпизоды.
Хайль Гитлер!
Джейкоб фон Херш
— В сценах, наметки которых я вам сейчас прочитаю, принимается как данность, что наши острова, приютившие на своих берегах в том числе и господина Херша, в ходе Второй мировой войны оказались завоеваны Германией, то есть нацистами, которые в итоге победили. Всё это сцены из фильма под названием «Храбрые бритты», который в настоящий момент у него в работе. Читаю:
«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.
Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.
Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.
В своей автобиографической книге один из самых известных канадских писателей с пронзительным лиризмом и юмором рассказывает об улице своего детства, где во время второй мировой войны росли и взрослели он и его друзья, потомки еврейских иммигрантов из разных стран Европы.
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Молодая женщина, искусствовед, специалист по алтайским наскальным росписям, приезжает в начале 1970-х годов из СССР в Израиль, не зная ни языка, ни еврейской культуры. Как ей удастся стать фактической хозяйкой известной антикварной галереи и знатоком яффского Блошиного рынка? Кем окажется художник, чьи картины попали к ней случайно? Как это будет связано с той частью ее семейной и даже собственной биографии, которую героиню заставили забыть еще в раннем детстве? Чем закончатся ее любовные драмы? Как разгадываются детективные загадки романа и как понимать его мистическую часть, основанную на некоторых направлениях иудаизма? На все эти вопросы вы сумеете найти ответы, только дочитав книгу.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.