Дед Мороз встал, взвалил мешок на плечо и двинулся к двери, по пути подхватив с галошницы свой тулуп. Тулуп был красный и сверкающий, словно… словно игрушечная пожарная машина.
– Погоди! – крикнул в широкую спину Сергей Степанович. – Зачем приходил-то?
– Так извиниться же, – сказал, оборачиваясь, чертов дед. – Вот, виски, двенадцать лет, это… блендед, правда, но хороший виски, не паленый. Нарезка – балык осетровых рыб… икра нерки слабосоленая, Сахалинского рыбкомбината. Как бы отступное это, Гунька. Ты уж на меня зла не держи. За испорченную жизнь свою, за жену-стерву, за контору тухлую…
– Лучше б не приходил, – сказал Сергей Степанович и вытер нос тыльной стороной руки. – Я б посидел, пивка выпил, телевизор посмотрел и заснул… Может, обои бы переклеил в каникулы, светильник-бра давно починить пора… а там, после каникул, глядишь, в себя бы пришел – и на работу. А так что? Что я теперь?
Он смолк, осененный ужасной мыслью.
– Это ж ты опять… опять, проклятый! Опять пришел жизнь мою есть? Что ж мне теперь… так остаток дней и думать, что все могло быть хорошо, а теперь уж и не поправишь? Мне мучение, а вам, сволочам, пища?
– Ну… – сказал Дед Мороз, – ну вот это ты, брат, это… ладно, бывай!
Он распахнул носком валенка хлипкую дверь и стал спускаться по выщербленной лестнице, держа мешок на широкой сутулой спине.
– Сколько нас таких? – закричал ему в спину Сергей Степанович. – Вот таких, к которым ты приходишь… извиняться, сукин ты сын, прожорливая лесная тварь! Нежить, нежить!
Он колотил кулаками по перилам, не ощущая боли, потом, забыв захлопнуть дверь, кинулся к кухонному окну, где иней, наросший изнутри и снаружи, оставил крохотное, размером с человеческий глаз, отверстие, и тер его, тер, тер ладонью, как раз чтобы успеть увидеть, как на миг проясняется контур саней – страшных, костяных, и сидящий на облучке скелет подхватывает поводья, и страшные мертвые звери разом трогаются с места и, не оставляя следа, исчезают во мраке, там, за окружной, где лесопарк переходит в лес, а потом и в мертвый лес, лежащий далеко за пределами ведомых нам полей…
Сергей Степанович стоял и плакал, потом подошел к столу, плеснул виски в стакан и сделал жадный глоток, но спиртное было как вода, никаким, безвкусным…
Тогда он распахнул окно и, щурясь от ударившего в лицо колючего ветра, высунулся до половины наружу, на миг подумав, как нелепо он будет выглядеть на снегу, в майке и трениках, с подогнувшейся ногой и вывернутой шеей…
На миг зрение у него вновь обострилось, как бывает, когда раздергивается завеса обыденного, так что он увидел, как где-то далеко-далеко скелет на облучке натянул поводья и костяные сани остановились, подняв тучу сверкающего снежного праха, и Сергей Степанович отчетливо понял, что остановились они потому, что седок тоже хочет посмотреть на крохотную, будто поломанная кукла, лежащую на снегу фигурку… И ждет, недвижно и спокойно, ибо нежить может ждать вечно.
Он отшатнулся и с треском захлопнул окно, обрубив столб морозного воздуха, ворвавшийся в кухню, постоял задумчиво, разглядывая остатки застолья, сделал себе бутерброд с икрой, так же задумчиво съел его, поднял валявшуюся рядом с мусорным ведром газету «Из рук в руки» и, шаря пальцами по строчкам, нашел нужный телефон.
– Это товары для детей и юношества? Доставка? Да, и вас с Новым Годом. Да, телескоп. Любительский. Самой простой модели. Да, это вполне подойдет. Сколько? Ничего себе! Нет, не передумал. Нет, не обязательно сегодня. Можно и после каникул. У вас нет каникул? Знаете, я думаю, это даже лучше. Что нет каникул, я имею в виду.
И продиктовал адрес.
Якуб Новак. Тяжелый металл[93]
Военный дневник Карателя.[94] Ножи, гарроты, кастеты, мачете, катаны, гранаты, мины, бомбы, базуки и как минимум одна старая добрая пушка. И стволы, много стволов. Крупные, громадные и еще больше, раздутые до чудовищных размеров под бойким пером художников. Стволы огромнейшие, толстенные, как стероидные ноги протагониста. И держал он их без малейшего усилия, фаршируя свинцом гангстеров, которые напоминали панков (сперва) или сутенеров (позже). Вот уже пятнадцать лет. Столько прошло с того момента, как я впервые взял в руки польскую версию комикса.
Военный дневник Карателя. Этими словами начинался каждый выпуск. Диалоги и моральные дилеммы сведены до минимума, куда важнее – ономатопеи, передающие взрывы и треск ломающихся зубов, выбитых пистолетным стволом. Все так просто.
Военный дневник. Как рассказать о войне?
Чувствую себя скверно. Сердце колотится, запястья трясутся, внезапные мурашки мчатся наперегонки по венам рук. У меня ледяные пальцы, горящие уши и слезящиеся глаза. Яйца съеживаются, ищут укрытия в слабом теле. Как рассказать о безумии?
Меня зовут Лукаш Озимчук. Мне двадцать пять. Всю жизнь я живу в Люблине. Последние годы – в зоне непосредственного контакта с чудесью (несмотря на все усилия, Пограничье продолжает разбухать, в наши головы вливается скривица). Я служил стационарным выпрямителем во Второй Люблинской роте Пограничья, которой командовал капитан Анджей Озимчук. Мой отец. Рота входит в состав Рубежного полка, который возглавляет строгиня Михальская.
