Время жестоких снов - [31]
Еще это мог быть обычный налет на наш «Кемикал банк» или просто разборки рэкетиров. Я не слышал, чтобы рэкетиры из организации «Наше дело» располагали Ми-28 «Хавок», но исключать этого было нельзя. В конце концов, кто-то же украл в Санкт-Петербурге крейсер «Аврора» и уплыл в предрассветный туман. Так отчего бы не вертолет? Вертолет легче слямзить, чем крейсер, разве нет?
Да какая разница? Я сунул в уши наушники и включил уокмен, чтобы послушать «Джулию», песню группы «Джизас энд Мэри Чейн»[26] из их нового компакта «Путешествуя». Звук я выставил на фулл.
В подворотне, мимо которой я проходил, стоял мой сосед и одноклассник Прусак и держал за руку свою младшую сестру Мышку. Я остановился, вынул наушники.
– Хай, Прусак. Привет, Мышка.
– Блер-р-п-п-п, – сказала Мышка и заплевала себя, потому что у нее разошлась верхняя губа.
– Привет, Ярек, – сказал Прусак. – Идешь в шулю?[27]
– Иду. Ты – нет?
– Нет. Ты же слышишь? – Прусак махнул в сторону Манювки и вообще – на север. – Черт его знает, что может случиться. Настоящая, брат, война.
– Факт, – ответил я. – Слышно, что сила силу ломит. Ху’з файтинг хум?[28]
– Кайнэ анунг[29]. Да и какая разница? Я ведь не оставлю Мышку одну, нет?
На третьем этаже из-за открытой балконной двери слышались крики, вопли, звуки ударов и писклявый плач.
– Новаковский, – пояснил Прусак, проследив за моим взглядом. – Лупит жену, потому что та записалась к Свидетелям Иеговы.
– Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим[30], – кивнул я.
– Что?
– Урп-п-пль, – сказала Мышка, кривя мордашку и прищуривая единственный глаз, что у Мышки означало улыбку. Я легонько взвихрил ее волосенки, реденькие и светлые.
Со стороны Манювки раздались взрывы и яростный лай пулеметов.
– Я пошел, – сказал Прусак. – Нужно еще на кухне окно лентой заклеить, а то снова вылетит стекло. Бай, Ярек.
– Бай. Пока, Мышка.
– Бирп-п-п, – пискнула Мышка и брызнула слюной.
Мышка некрасивая. Но мы все любим Мышку. Я тоже. Мышке шесть лет. Ей никогда не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы правильно догадались. Мать Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем интересно, что родится. Нам очень интересно.
– Ты кошка драная! – орал наверху Новаковский. – Жидовка проклятая! Я тебе из башки язычество твое повыбью, обезьяна ты рыжая!
Я включил уокмен и побежал дальше.
На Новом Рынке людей почти не было. Владельцы магазинов запирали двери, опускали железные жалюзи и решетки. Открыт был только «Макдональдс», потому что «Макдональдс» экстерриториален и неприкасаем. Как обычно, там сидели и обжирались корреспонденты медиа-концернов и телегруппы разных телестанций. Открыт был также книжный магазин «Афина», принадлежащий моему знакомцу Томеку Ходореку. Я бывал у Томека часто, покупал у него из-под прилавка разную контрабанду, самиздат и самопалки, запрещенные Курией. Кроме книжной деятельности Томек Ходорек занимался также изданием популярного журнала «Гуляка», местной мутации «Плейбоя».
Томек как раз стоял перед книжным и смывал растворителем намалеванное на витрине: «БУДЕШЬ ВИСЕТЬ, ЖИД».
– Приветствую, Томек.
– Здрав будь, Ярек. Кам инсайд![31] Есть «Мастер и Маргарита», издательство «Север». И «Жестяной барабан»[32] Грасса.
– Есть и то, и другое, старые издания. Отец спрятал, когда жгли. Салмана Рушди получил?
– Получу через пару недель. Отложить?
– А то. Пока. Спешу в школу.
– Аусгерехнет сегодня? – Томек махнул в сторону Манювки, откуда доносились звуки все более яростного обмена огнем. – Да на хер школу, возвращайся домой, санни бой[33]. Inter arma silent Musae[34].
–Audaces fortuna iuvat[35], – сказал я без уверенности.
– Ёр бизнес[36]. – Томек вынул из кармана чистую тряпочку, плюнул на нее и вытер стекло до глянца. – Бай.
– Бай.
Перед штаб-квартирой масонской ложи «Гладиус», рядом с памятником Марии Конопницкой[37], стояла полицейская машина с установленным на башенке М-60. На постаменте памятника виднелась надпись краской: «УНЗЕРЕ[38] КОБЫЛА», а чуть ниже: «ПРОРОК КОБЫЛА НЕ ССАТЬ ДЕБИЛЫ». Рядом с памятником был пропагандистский биллборд, а на нем, за стеклом – фотографии, изображавшие разрушение могилы писательницы на Лычаковском кладбище.
Я пошел улицей Элигиуша Невядомского, бывшей Нарутовича[39], пробежал вдоль стены закрытой текстильной фабрики. На стене висел огромный плакат, где-то девять на девять, изображающий покойную мать Терезу. На плакате кто-то написал спреем большими буквами: «ГЕНОФЕВА – ЗАРАЗА». Я свернул на улочку, ведущую к Черной Ганче.
И наткнулся на белокрестов.
Было их человек двадцать, все бритые как залупы, в кожаных куртках, оливковых футболках, мешковатых штанах «вудлэнд камо» и в тяжелых десантных берцах. Пятеро, вооруженных «узи» и контрабандными полицейскими «геклер-кохами», сторожили мотоциклы. Один малевал звезду Давида на витрине магазина Малгошки Замойской. Другой, стоя посреди улицы, держал на плече магнитофон «Шарп» и дергался в ритме «Спасителя», хита группы «Мегадет» из альбома «Потерянные в вагине». И песня, и диск были запрещены.
