Время собирать виноград - [209]

— То-то и оно. Они нарочно ее сделали таковой. Любой нормальный человек скажет, что все это ерунда. Допустим, я соглашусь с ним. В самом деле пустяк. Но тут следует добавить: как быть с Матеем? С каких это пор судьба человека стала разменной монетой? Да, заглянул в сумку. Обнаружил в ней пирожные, но… разве человек и пирожные равнозначны? В чем он виноват? В том, что не обнаружил там нейтронную бомбу? Пожалуйста, объясни, о чем мы сейчас рассуждаем: о том, что якобы было в этой чертовой сумке, или о том, что в ней находилось в действительности? Мысля масштабно, мы зачастую забываем о традициях. Я мелочен, как и мой наставник, чернильная душа, который за целый день съедает один-единственный бублик и кабинет которого похож на нору хорька; зато он старался подбирать слова так, чтобы ни одна сволочь не могла придраться к нему. Масштабно… стоит мне услышать это, как я белею от злости. Да, существуют люди, институты, которым положено думать масштабными категориями, заглядывать в будущее. А нам, простым смертным… Конечно, хорошо, что ты уважаешь кого-то там из Старой Загоры или Вроцлава, но прежде всего ты должен быть добрым и справедливым по отношению к тем, кто сидит рядом с тобой, за соседним столом или в соседней комнате. Поначалу твои добродетели распространяются на тех, кто в одном метре от тебя, и уже потом ты этот метр превращаешь в километр. «Я люблю всех людей!» — говоришь ты, а я тебе не верю. Ты сознательно увеличиваешь дистанцию, чтобы избежать ответственности. Я же предпочитаю малые расстояния, меня волнует то, что находится в одном метре от меня, что спрятано в сумке. Матея нужно защитить, и именно теперь, когда они пытаются его сбить с толку, опутать… они тянут его на дно, чтобы он уподобился им, перестал быть самим собой.

— Ты можешь говорить спокойно? — спросил Недялков.

— Могу. Но ты должен понять: случай может показаться пустяковым, но проблема никогда не бывает мелкой. Именно это я и хотел тебе заявить.

— А я тебе говорю другое: Матей теряет чувство меры…

— Знаю… собрание — это не матч. Я уже слышал.

— Сейчас я тебе скажу нечто подобное. Матей руководитель. Руководить можно по-разному: нажать на кнопку, когда тебе необходимо издать приказ, — появится помощник, и ты спокойным деловым тоном объяснишь, что следует сделать. Можно поступить и по-другому: подойти к человеку, положить ему руку на плечо и объяснить, что от него требуется; а если надо — и посидеть с ним за рюмкой. Матею, разумеется, все это известно. Но он отвергает подобные методы. Считает — поступив так, он покривит душой. Он убежден, что правду нельзя приукрашивать, преподносить в нарядной обертке… он верит, что всякий шаг в сторону, не говоря уж о лавировании и обходных маневрах, — сплошное притворство, неискренность, поступок, недостойный честного человека. Единственное, что его волнует, — прав ли он. А если прав… гони вперед по прямой — и тут он не признает тропинок. Передай ему, когда увидишь, что у этого вопроса существует и нюанс: ты прав, а способен ли ты убедить других в своей правоте? Ты ответствен за свою правду, ты должен не только оставаться верен ей сам, но и сделать ее нужной людям.

— Я уже говорил ему об этом, — ответил я, и мои слова удивили Недялкова. — И совсем недавно. Когда мы обсуждали его личную проблему. Разговор перешел на поликлинику. И я, разгорячившись, сказал ему: «Да. Я поверил в твою правоту. Но это только начало. Теперь ты должен убедить в этом других». И что он ответил? Он сказал: «Не сумею я — сумеют другие». Матей в это верит, крепко верит. Он не считает себя единственным носителем правды… после него будут и другие. В этой убежденности — его сила, именно ею он отличается от нас и именно поэтому я преклоняюсь перед ним, снимаю шапку. Прежде чем уйти, я хотел бы высказать тебе еще кое-что. Ты сказал: «Единственное, что он попытался сделать, — задать себе вопрос: прав ли он». Так вот, ты, долго наблюдавший за ним и, следовательно, думавший о нем, не допускаешь ли ты, что, если он столь часто задается подобным вопросом… не означает ли это, что именно в него он вкладывает всю свою энергию, мысли, всего себя и у него просто не остается ни времени, ни сил для других вопросов… и поэтому-то он кажется тебе однозначным, хотя на самом деле стремится быть прежде всего справедливым? Весы могут склоняться то в одну, то в другую сторону. А Матей — человек. Ты согласен со мной?

— Согласен, — ответил Недялков. — Но способен ли ты переубедить наших коллег? Захотят ли они тебя выслушать до конца? Плохо, что не все признают Матея, как мы с тобой. Он разговаривал с Велевой, Ниновым, беседовал и с другими сотрудниками… но он — не Колев, он не станет хлопотать у плиты, зазывать к себе гостей, чтобы те таращили глаза на прелести его жены… У Матея никогда не будет друзей, потому что он — не дипломат. Я убедился в этом на личном примере, из разговора с ним. Он ратует за равноправие в дружбе и одновременно боится, чтобы я, не дай бог, подумал, а вдруг он лебезит передо мной, желая перетянуть на свою сторону. Он наверняка может быть приятным собеседником, способен пошутить или рассказать интересную историю, но в то же время он… полагает, что я сам, без его помощи, пойму, что он прав, что он честен и относится ко всем доброжелательно. Я сам должен догадаться, я сам должен осознать. Он не хочет мне помогать в этом. Он прав. И знает это. В поисках контакта с людьми выглядит беспомощным… а видя, что ничего не получается… думает, что сам виноват, хотя в том нет никакой его вины… А Велева, Нинов и я, развалившись на стульях, выступаем в роли судей.